«Почему они молчали»: 5 причин, по которым женщины не рассказывают о насилии

Были и другие случаи. В июле уволился SMM-менеджер Сбербанка Руслан Гафаров, которого обвинили в домогательствах и изнасиловании. Был отстранен, но вернулся к работе после проверки руководитель проектов Сбербанка Сергей Миненко: несколько журналисток написали об агрессивных приставаниях с его стороны. Из «МБХ Медиа» ушли фотограф Андрей Золотов и шеф-редактор Сергей Простаков: сотрудница «Ленты.ру» Виктория Кузьменко заявила, что первый принимал участие в групповом изнасиловании во время вечеринки, второй — наблюдал за происходящим.

Отстранили от работы с детьми члена клуба «Что? Где? Когда?» Михаила Скипского: журналистка The Bell Екатерина Аренина написала в Twitter, что Скипский домогался ее в детстве, когда был учителем географии, — пытался поцеловать и звал домой. Впрочем, он вернулся к тренировке школьников очень скоро: администрация петербургского физико-математического лицея № 366 сочла, что «через Zoom он никого не совратит».

Каждый из случаев обсуждался, и всякий раз звучал один и тот же вопрос: почему женщины молчали раньше? В чем причины того, что они начали говорить о случившемся спустя годы? Почему не заявили сразу, по «горячим следам»? Ответы давали сами вопрошающие: наверное, ничего и не было. Просто ушлые журналисточки сообразили, что можно «хайпануть» на актуальной теме, вот и сочинили на ходу остросюжетные истории. И на елку хотят влезть, и задницей похвастаться: прославиться и показать всему миру — смотрите, мы востребованы, нас домогаются!

На самом деле причины, по которым женщины не рассказывают о харассменте и насилии, просты и очевидны. Иногда работает одна, иногда — все вместе, но молчание продиктовано совсем не тем, что все эти годы девушка придумывала историю позабористее.

Многие из нас еще в детстве пытались рассказать о насилии и столкнулись с тем, что никто не спешит закутывать их в плед, приносить чашку какао, сочувствующе слушать и тем более пытаться помочь. В лучшем случае в ответ на свою первую историю мы получаем от родственников и друзей сухое «Не бери в голову» или обвиняющее «Не придумывай».

Рядом с нами часто не оказывается людей, готовых держать за руку в полиции и больнице. Нет тех, кто выступит на нашей стороне против обидчика. Да что там — если он из общего круга друзей, вряд ли кто-то откажет ему от дома. Пытался изнасиловать? Ты, наверное, что-то не так поняла. К тому же он прекрасный человек, вежливый, пишет стихи, разбирается в философии, жертвует деньги голодающим детям Африки... Даже если ты всё правильно оцениваешь (что, конечно, вряд ли), нельзя же просто взять и забыть обо всём хорошем, что он делает! Тем более с тобой-то ничего не случилось.

И мы выучиваем этот урок навсегда: помощи ждать не от кого. А если так, то к чему рассказывать?

«Я рассказала маме, она сделала вид, что ничего не было, и продолжила общаться с этим человеком. Несколько лет назад она даже попросила меня оказать ему какую-то услугу. В тот раз я прямо заорала: нет, он меня зажимал в углу, он лез ко мне, удерживал меня силой, я еле вывернулась, я же тебе говорила! Она пожала плечами и ответила: ну, попрошу кого-то другого. Я ее не обвиняю, у нее не укладывалось в голове, что уважаемый немолодой человек будет зажимать соплю вроде меня (мне было тогда 19 лет). Легче было эту мысль вовсе в голову не пускать. Но кому я еще расскажу после этого?»

«Я была совсем маленькой, когда известный советский актер, которому мама доверила за мной присмотреть (работали вместе и дружили), растлевал меня. Я пыталась рассказать об этом, мама поняла, что произошло, но уговорила меня молчать».

Пословица «Сучка не захочет, кобель не вскочет» до сих пор в общественном сознании остается аксиомой, не желая превращаться в устаревшую и нелепую поговорку, не имеющую никакого отношения к реальности. Люди хотят верить в справедливый мир, где беды случаются только с плохими, негодными девчонками. И прилагают массу усилий, чтобы сохранить эту веру.

И потому, говоря о насилии, каждая из нас сталкивается с обвинениями. Разберут всё, начиная от длины юбки и заканчивая моральным обликом. Ах, пила? Ну понятно, приличная девушка закрывает глаза, даже если идет мимо отдела с алкоголем. Была в обтягивающих джинсах? Спровоцировала. Носишь только юбки в пол и с градусом знакома только по кефиру и квасу? Давайте-ка посмотрим внимательнее Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)... Вот же оно — фото из Турции! Ясно-понятно, все знают, зачем туда девушки ездят.

Мало того, что вспомнить о случившемся — это вновь окунуться в пережитые страх, боль и отвращение. Предстоит еще выслушать многочисленные «Куда смотрела?», «О чём думала?», «Почему не уволилась?» и «Где синяки и переломы?». И таких высказываний, как показывает любое обсуждение харассмента и насилия, будет куда больше, чем поддерживающих комментариев.

Есть такая поговорка: если человеку сто раз сказать, что он свинья, то на сто первый он захрюкает. И в ситуации с насилием она работает: женщины, раз за разом слыша, что они виноваты, начинают верить, что «сами напросились». Выпили коктейль. Сели в машину. Выкладывали в соцсети снимки в купальниках. Слишком много улыбались. Слишком мало уделяли мужу внимания после рождения ребёнка. Носили не ту одежду, ходили не в те места.

И потому женщины предпочитают молчать, пока спустя годы не понимают: в насилии виноват лишь тот, что его совершил.

«Бывший ухажер в изрядном подпитии подкараулил меня, затащил в квартиру своей сестры, закрыл дверь. Чудом удалось обмануть его, выпросить запасной ключ у его сестры (которая находилась дома!) и выбраться. Домой добиралась окольными путями, боялась преследования. Прибежала, меня трясло, рассказала маме. Она — отцу. Реакция: "сама виновата", "нечего было его бросать" и т. д. Несколько лет мне еще об этом напоминали. Тогда я и поняла: быть жертвой стыдно, ты в любом случае виновата сама».

«Когда меня ударил тогдашний еще муж (ребенку было полтора года), я рассказала об этом родителям. В ответ отец смеялся мне в лицо, а мать сказала: "Ну я же знаю, какая ты"».

Несмотря на то что большинство женщин знакомы со своими насильниками, в обществе бытует мнение, что изнасилование — это когда на девушку в подворотне нападает незнакомец. Его придерживаются даже в полиции: правоохранители в интервью не стесняются заявлять, что изнасилования делятся на «настоящие» (совершенные теми самыми незнакомцами) и «ненастоящие» — все остальные.

Над словосочетанием «супружеское изнасилование» люди смеются: что вы, в браке такого не бывает! Это выполнение обязанностей: мужья без энтузиазма моют посуду и отдают получку, жены через «не хочу» делают минет — это всё явления одного порядка. Семейная, так сказать, жизнь.

Харассментом считают лишь самые агрессивные домогательства. Если от тебя требуют «дополнительных услуг на диване» и угрожают уволить, а ты отказываешься — это он, родимый. А вот когда начальник или преподаватель любит «в шутку» схватить за грудь, лезет целоваться, тискает во время корпоратива, зовет «поработать» над отчетом или дипломом домой — это так, мелочи. Мужики — они все такие. Просто не обращай внимания. Отшутись, напомни, что ты мужняя жена. Скажи, что торопишься. Это же такая игра: мужчина прощупывает почву, а ты должна дать понять, что у нас тут не чернозем, а скалы каньона Брайс.

Хуже всего приходится девочкам и юным девушкам: им, еще не отрастившим собственные границы, сложнее разобраться, где заканчиваются «пустяки» и начинается то, что будет сниться в страшных снах всю оставшуюся жизнь. Тех, кого воспитывали в уважении к «старшим товарищам», проще убедить, что чёрное — это белое, а насилие — это любовь и забота.

И потому порой требуются годы и миллионы постов с тегом #MeToo, чтобы понять: случившееся — это совсем не «дело житейское», а полноценное преступление.

«Мне было 16, я приехала с мамой на море и в первый же вечер познакомилась с 38-летним художником. Он позвал меня на встречу, объяснив, что хочет послушать мои стихи. Но, сделав пару пошловатых комплиментов, отвел меня в самый заросший угол парка, где неожиданно всосался в мои губы. Потом он стал спускать с меня лиф платья, а на мои робкие возражения отвечал: "Ну что ты боишься, я ничего плохого не сделаю, я же художник, хочу посмотреть с эстетической точки зрения". С эстетической точки зрения он меня облизал и облапал, в т. ч. и в промежности. Было противно, но я не сопротивлялась, думая, что так всё и должно быть».

«Сексолог насильно при помощи вибратора "лечил" меня от аноргазмии. Почему молчала и до сих пор не могу рассказать открыто? Сначала не понимала, что это ненормально. Это же врач, профессор, человек в белом халате! Он не мог сделать что-то плохое. А если мне кажется, что что-то не так, то сама дура».

«Крестный напрашивался к нам, детям от 10 до 16, играть в кис-мяу, радостно тискал и целовал девочек. А мы в силу возраста не понимали, что не так. Вот это был самый травмирующий опыт, до сих пор мерзко и гадко. Потому что крестный, потому что друг отца».

«Я несколько лет делала слабые попытки не рассказать даже, а просто поговорить на тему того, что мне сделать, чтобы муж сексом не занимался, когда мне не хочется, и на ребенке не отрывался при отказе. Подруги и даже врач-гинеколог делали большие глаза и шипели: "Да ты потерпи!"»

«Я могу харассить, и мне за это ничего не будет», — эта фраза, сказанная главным редактором «Медузы» Иваном Колпаковым, как нельзя лучше характеризует суть домогательств и насилия. Мужчина располагает властью и влиянием, женщина находится в уязвимой позиции. И именно поэтому не только молчит, но часто и уступает агрессору.

Если человек расскажет, что гопники с монтировками отобрали у него кошелек, и потребует наказать преступников, вряд ли его желание сочтут странным. Никто не скажет: позвольте, но вы же его добровольно отдали! Вы приняли решение ценою денег сохранить целые ребра, челюсть и прочие части тела, так почему же, получив столько ценного сразу, теперь требуете каких-то репрессий?

Женщины, которые сталкиваются с насилием и харассментом, обычно находятся в уязвимой позиции: боятся, что их убьют или искалечат, знают, что могут быть уволены с работы или отчислены из вуза. И даже если этого не случится, любую не пожелавшую молчать точно ждут бесконечные разговоры и выяснение отношений.

Справиться с ними непросто, даже если ты спокойна и уверена в себе. Однако перенесенное насилие — не легкий насморк. Это событие, которое погружает людей в депрессию и толкает на суицид. И сражаться в таком состоянии за санкции для преступника, отстаивая одновременно свое доброе имя, невозможно, потому и нужно время: разорвать связи, делающие тебя зависимой, набраться сил, зная, что обвинений и грязи тебя ждет больше, чем сочувствия и поддержки.

«Недавно гуглила декана, домогавшегося меня-первокурсницу. Уже тогда ему было 50 минимум. Еще живой, работает в вузе где-то в Новосибирске. Тогда я не молчала, я наорала на него и перевернула стол, в соседнем кабинете в это время было заседание кафедры, все всё слышали, но когда я выбегала, отводили глаза. Потом меня со скандалом отчислили, декан сказал, что я позор факультета. Казалось бы, куча уважаемых свидетелей, но все они засунули язык в задницу. Даже если сейчас я кого-то из них найду, будут они на моей стороне? Вряд ли».

«Мне в Академии госслужбы научрук предложил организовать ему шашлыки с водкой и сексом. И я не хотела скандала: как-то робела плюс понимала, что он осложнит мне защиту. Это было второе высшее, меня направило на учебу с работы министерство, так что если бы я не защитилась, мне бы и со своим руководством пришлось разбираться и с большой вероятностью искать работу. Может, еще бы и взыскали оплату за учебу. Так что я сразу пошла в деканат и попросила поменять научрука. Мне его поменяли на женщину моментально и без вопросов: наверное, знали уже о нем. Если бы не это, возможно, я бы всё же закатила скандал. Но мои потери были бы значительны».

Вы же помните: подворотня, незнакомый маргинал, дышащий перегаром? Образ насильника застыл в общественном сознании мухой в янтаре и не меняется десятилетиями: омерзительный незнакомец, наркоман, алкоголик и, конечно же, урод, с которым ни одна женщина добровольно сексом не займётся. Мумифицировался и образ жертвы: юная прекрасная дева, Эсмеральда, при виде которой мужчины теряют голову.

И если жертва и агрессор выглядят иначе, то историю сразу объявляют выдуманной. Ну какой же это насильник? Молодой симпатичный мужчина при должности и деньгах, да с ним любая сама пойдёт! Старый? Зато харизматичный и с регалиями, наверняка студентки от него без ума. Такие комментарии мелькали даже в обсуждении двух бывших единороссов, судимых за совращение несовершеннолетних: девчонки наверняка на мужиков сами вешались, шутка ли — целый живой депутат!

Жертвам тоже достается. Одна какая-то некрасивая, другая слишком старая — кто вообще будет таких насиловать? Наверняка врут, для них #MeToo — последний шанс «поинтересничать», на весь мир заявив, что и за ними мужики увиваются. В домашнее насилие не верят, глядя на фотографии в соцсетях, где супруг обнимает улыбающихся жену и детей. Если женщина спокойно говорит о случившемся и хорошо выглядит, ее объявляют непохожей на пострадавшую. Плачет, кричит? Сумасшедшая истеричка, наверняка всё сочинила.

Даже справки и заявления редко приводят к тому, что жертвам верят. И потому женщины молчат — какой смысл говорить правду, если получишь из-за нее репутацию лгуньи?

«Была задержка цикла, пришла к гинекологу-мужчине. И он меня изнасиловал. На приеме. Рассказала знакомой, которая его порекомендовала, она не поверила».

«Молчала об одном известном сексологе. Я тогда была студентка и хотела начать практику под чьим-то крылом. Он был очень известный, харизматичный, собирал аудитории битком, выступал по ТВ... Я приехала к нему один раз. Узнала такое, что он делал с клиентками, что даже не понимала, с кем этим поделиться и как реагировать! Он-то звезда, а я — никто».

Есть и другие причины, по котором женщины не рассказывают о харассменте и домогательствах. Например, когда знают: отец или муж отправятся разбираться, и любой исход этой схватки за справедливость будет плох. Одержат верх — и сядут за нападение или убийство. Проиграют — окажутся в больнице или в морге, в то время как насильник не пострадает — защищался же!

Но в первую очередь женщины молчат, потому что у них нет сил воевать с неверием и обвинениями и проживать заново перенесенную боль. И даже победа мало что даст: наказание обидчика не лечит раны. И потому самый правильный вопрос: как женщинам хватает смелости заговорить? Почему они идут на это, зная, что их ждет?

У каждой — свои причины. Но какими бы они ни были, об одном можно сказать точно: только благодаря тем, кто не побоялся сказать, всё меняется. И если когда-нибудь мы будем жить в мире, где женщине даже в голову не может прийти, что она виновата в насилии, которому подверглась, то произойдет это только благодаря тем, кто говорил.