Конкурс страшных рассказов: «Яд», Екатерина Кокина

Без света внутренности вагона покрылись почти непроницаемой синевой. Чем дальше сидения, тянущиеся до самого выхода, тем хуже видны их очертания, и только электронное табло врезается в глаза оранжевым цветом, показывая время — 22:03. Темнота нагнала на меня тоску, да и увиденная впервые за несколько лет картина светящихся заводов напоминала о том, как в детстве я ездила здесь в деревню к бабушке каждое лето. По крайней мере, мы часто виделись — она не приехала только на мой последний День рождения, сославшись на какое-то «поверье». Хотя вообще раньше она не была такой суеверной. — Красиво горит, да?, — сквозь быстрые мысли до меня донёсся скрипучий голос из темноты напротив. Там с самого начала пути сидел какой-то старик, но я не обращала на него внимания. В вагоне было почти пусто. Поздно, суббота. Все, кто хотел поехать в сторону дач и деревень на майские — поехали вчера вечером. Рядом больше никого не было, значит, видимо, он обращался ко мне. Ну или сам к себе, но на всякий случай, я решила отреагировать. — Ага. Как свечки. Он только молча кивнул в темноте. Через несколько мгновений мне удалось получше рассмотреть собеседника — электричка стала тормозить у заводской платформы, и станционные фонари добавили немного света в вагон. На половине сморщенного лица старика и части шеи было большое тёмно-розовое пятно. Неровное, с волнистыми границами и будто покрытое глубокими рытвинами — оно проходило и по его левому глазу с белым мутным зрачком, частично уползшим за верхнее веко. Старик смотрел в окно, но казалось, что затуманенный глаз направлен прямо на меня. Тёмное пятно уходило и под свитер, и под остатки сухих волос на лысеющей голове. Худой, до впалых щёк, с редкой, торчащей во все стороны бородой. Ладони, как и лицо, покрыты этими пятнами. Рядом с ним лежала сумка. Электричка, всё ещё тёмная внутри, остановилась на станции — на бетонной длине разрозненно стояло несколько человек.. За мной почти бесшумно села женщина — её выдали резкие и неприятные духи. Едкие, с примесью чего-то лесного и сырого вроде ладана. Будто запах завода смешали с запахом земли и воска. Мы уже отъехали, а я думала о том, как в темноте обостряются некоторые чувства — возможно при свете запах этих духов не бил бы в меня так сильно, даже будто бы вызывая лёгкое головокружение. А глаз старика продолжал впиваться в меня из темноты подрагивающим белым зрачком.

— А ты не до Александровки едешь?, — в этот раз он явно обращается ко мне. — Нет, моя деревня поближе, уже через одну выходить, — ответила я, стараясь звучать вежливо. — У тебя там есть кто?, — спросил он будто бы настороженно, — Ты знаешь, что там? Сейчас идти-то...Почти ночь уже...Темно и...А ты молодая такая. Опасно.

— У меня там бабушка живёт, только пару улиц пройти. Я хорошо деревню знаю, не переживайте. Хоть и давно не была там. — Давно не была? Понятно-понятно...Я тоже давненько не был. Мы там с женой раньше жили, она и похоронена рядом. Много лет лежит...

Не зная, что ответить, я лишь сочувственно вздохнула. И в тот же момент в вагоне вдруг вспыхнули лампы. — Как горит, горит! Ярко горит!, — он будто радовался и удивлялся свету, но с каким-то безумием.

Мне стало не по себе. Куда себя деть? Отсесть? Стоило мне подумать, что было бы здорово ехать дальше молча, как он продолжил разговор. — У меня и дом там стоит, совсем рядом с железной дорогой, на Мира, 9. Только пустеет деревня, я туда не езжу, в городе живу, а в Александровку...к детям и внукам еду. Помогу им...в празднички, — последнее слово он сказал с каким-то презрением, а затем глухо и коротко посмеялся. — А почему в свою деревню не ездите?, — не то чтобы я хотела выйти с ним на одной станции, и не то чтобы хотела продолжать эту беседу, но мне было его немного жаль — из-за странной потерянности. — Говорю же, ПУСТЕЕТ, — он сделал на этом слове сильный акцент, — и нечего делать там! Старик снова стал пристально смотреть на меня своим действительно видящим глазом, и даже немного наклонился вперёд, будто пытаясь что-то рассмтреть во мне. А затем спросил, явно вкрадчиво: — А по какой улице твоя бабушка живёт? Может быть я её знаю, деревня-то небольшая. — На Лесной, там рядом с озером и магазином.

— О!, — он будто сильно удивился вскинув кустистые брови, — неужто жива Любовь Семёновна? — Ага, — я не особо удивилась их знакомству, ведь деревня совсем небольшая, и там почти все знали друг друга. — Мы с Семёновной на заводе работали с молодости, — сказал он, и продолжил после небольшой паузы, — всей деревней почти катались...из наших уже никого и не осталось, наверное.

— Да вроде как вы...не такие уж и старые, — ответила я, всё ещё пытаясь делать вид, что это обычный разговор в электричке.

— Не в старости дело, а в тяге к земле, — ответил он, вздохнув.

Я не поняла, что он имеет ввиду, но тоже вздохнула. Мне не хотелось никак провоцировать его на новые странные фразы. Остаток пути старик действительно молчал, но в мою сторону постоянно был обращён его мутный глаз. Когда электричка стала останавливаться, я поскорее начала собираться — хотелось быстрее избавиться от его взгляда. Но стоило мне накинуть на плечи рюкзак, как он схватил меня на запястье.

— Стой!, — узловатые пальцы держали на удивление уверенно и крепко. — Я тебе дам кое-что, погоди. Не отпуская меня, одной рукой он стал рыться в своей сумке, откуда достал помятый спичечный коробок. — Темень там. Защищайся. — Ладно, спасибо, — я решила не разочаровывать его тем, что в любом смартфоне на случай отсутствия света есть фонарик, и положила коробок в карман куртки, — и до свидания. — Да да...до свидания! Привет бабушке от Лёньки Смирнова.

Он будто хотел сказать что-то ещё, но я уже не услышала. Проходя вперёд к выходу, я посмотрела в окно, в котором при свете было видно только бледное отражение противоположной стороны вагона, врезающееся в тёмное очертание деревьев. За спиной послышались шаги — кажется та женщина выходит вместе со мной.

***

Путь лежал по тропинке через редкий пролесок — по сторонам худые длинные берёзы в глубокой тьме, на небе вместо луны, которая могла бы дать немного света, всего лишь месяц. А позади гул уезжающей дальше электрички и шуршащие шаги той женщины. Я уже не понимала, запах чего чувствую — её духов, сырого леса, или и то и другое сразу.

Стоило только выйти на первую улицу, как вокруг стало немного светлее от того, что не вся деревня ещё спала. Где-то в окнах виднелось жёлтое электричество. Казалось, что улица стала теснее спустя столько лет.

Я хорошо знала эту дорогу с самого детства, и шла вперёд зная, что через несколько домов мне нужно повернуть налево, пройти по узкому переулку между домами, выйти на параллельную улицу, дойти до её конца, свернуть с Центральной снова влево, а там, миновав магазин и озеро дойти до бабушкиного дома — по-простому бревенчатого, но с красивыми резными голубо-белыми ставнями.

Но поворота всё не было. Я сбавила шаг и стала всматриваться в череду заборов. Мне уже нужно было повернуть, но сплошное ограждение появилось там, где его никогда не было.

Я решила спросить про поворот на Центральную у той женщины, что шла сзади. Но повернувшись поняла, что её уже нет. Хм, а запах её духов будто бы так и витает вокруг. Нужно позвонить бабушке.

Я достала из кармана телефон. 22:37. Ввожу пароль. Гудки. Гудки. Гудки.

Звонок прервался. Чёрт. Она что, уже спит? Звоню снова, но ничего не выходит. Неужели мне придётся стучать в чужие дома, чтобы узнать дорогу в деревне из 4х улиц? Сильно не хотелось кого-то беспокоить так поздно. Ладно, последний шанс решить всё самой — я пошла обратно, внимательно ища проход в переулок: жёлтый забор, забор из сетки, простой деревянный, каменный, снова деревянный, зелёный, старый ветхий из посеревшего дерева, и...поворот!

Но его ТОЧНО здесь не было только что. Я видела как сплошной дряхлый забор стыковался с каменным. Что за чёрт?

Мне нужен свет. Хоть старик и дал мне спички, я всё таки воспользуюсь фонариком в телефоне. Надеюсь увидеть что-то вроде ворот, или какие-нибудь валяющиеся здесь старые доски, которые могли бы ради шутки поставить у входа в переулок дети. Но ничего. Ладно, может это игра недостающего света. Мне всё равно нужно идти дальше.

Переулок казался у́же, чем раньше: то ли потому что последний раз я видела его в конце школьных лет, то ли потому что по бокам он весь порос высокой крапивой. Свет фонарика упал на заржавевший почтовый ящик заброшенного дома и я рассмотрела остатки надписи выцветшей краской — «...ра, 9». Это что, дом того старика? В детстве, прямо здесь, мы с другими ребятами вызывали чёрта. Делали горку из песка, вставляли в её вершину палочку, а вокруг горки очерчивали круг. Нужно было отвернуться, закрыть глаза и много раз вслух повторить — чёрт, приди! чёрт, приди! Мы действительно каждый раз находили на песке внутри круга отметины. Из мыслей меня выдернул громкий шорох со стороны дома. Надеюсь это не тот самый чёрт из детства пришёл на мои мысли, а просто кошка... Снова странный звук, громче и ближе. Ускорив шаг, я миновала переулок. На второй, ещё более широкой улице, мало кто спал. Свет из окон превращал темноту в сумерки, а ещё вокруг разносился аромат дровяного дыма — видимо сегодня многие топили бани. Проходя дальше по своему пути, я заметила у одного из домов высокий силуэт. Знакомый отпугивающий запах смешивался с тлеющим табаком — женщина из электрички курила. — Заблудилась?, — она обратилась ко мне, как только мы поравнялись. На вид лет 45, и она совсем не подходила деревне. Длинное чёрное пальто, расходящееся к низу, большая лаковая и тоже чёрная сумка на плече, синий лёгкий платок на шее, красная помада, коротко-стриженные и хорошо-уложенные чёрные волосы. На земле рядом с ней стоял плотный сплошь жёлтый пакет — я такого раньше не видела. Он был весь потёртый и явно старый.

— Да, не заметила поворот. В темноте, — почему она вдруг заговорила со мной?

— Ехала бы ты обратно, — произнесла она задумчиво, глядя куда-то в сторону и продолжая выпускать дым.

— Что? Почему?

— Нечего тебе здесь делать.

Где-то вдалеке послышался истошный крик петуха, почти сразу же прервавшийся.

— Рановато в этот раз, — сказала женщина, посмотрев на часы, — но да ладно. — Рановато что? — Зарубили петуха, — может она просто хотела сказать «поздновато»?

Больше женщина ничего не сказала, и даже смотрела не на меня, а на свою закончившуюся сигарету. Мне показалось, будто она хочет бросить окурок на землю. Но остановилась в полудвижении, с усилием затушила тлеющие останки о забор, и только потом откинула, явно стараясь бросить его подальше от себя. Её грубость и безразличие оставили неприятное ощущение. В мыслях об этом я продолжила путь и спустя несколько минут уже оказалась у бабушкиной калитки. Открыть её снаружи которую легко, зная где находится внутренний крючок. Света в доме не было — видимо бабушка забыла, что я должна приехать, хотя мы созванивались днём. Думая, что вот-вот мне придётся стучать в окна, чтобы разбудить её, я по привычке дёрнула дверь главного входа — открыто.

В темноте сеней по скрипящим половицам я прошла в дом, который встретил меня запахом старости и сырости. Включаю в прихожей свет — лампочка вспыхивает и тут же комната снова погружается во мрак. Перед глазами мерцают цветные разводы. Снова жму на выключатель, но ничего не происходит. Ладно, может быть на кухне мне повезёт больше — прохожу туда сквозь прихожую.

Даже в темноте я увидела, что на столе что-то разбросано и пахнет чем-то неприятным. Странно, бабушкина кухня обычно наполнена ароматами вкусной еды. Пытаюсь нащупать выключатель за холодильником. Да где же он? Выше? Ниже?

Вдруг я услышала шарканье у порога. Дверь в дом открылась и в проёме я увидела бабушкин силуэт. Я осторожно поздоровалась из темноты, переживая, что испугаю её:

— Привет...? — Ой, здравствуй, Тамарочка!, — она что, забыла как меня зовут?, — лампочка чтоли перегорела? Ты чего стоишь там в темноте?

Бабушка уже двигалась в кухню, в руке у неё было что-то похожее на небольшой мешок. Она приблизилась и запустила руку за полотенца, висящие на крючках рядом с холодильником. Свет зажёгся и я наконец-то смогла рассмотреть всё вокруг. На столе разделочная доска и нож — всё в крови. А ещё пустой стакан. На его внутренних стенках видны багряные следы. Кое-где по полу валяются оранжевые и зелёные перья. Бабушка стоит рядом с бледной обезглавленной тушкой птицы и слегка удивлённо смотрит на меня.

— Анечка, это ты!, — кажется в темноте она меня с кем-то перепутала.

— А ты кого-то ещё ждёшь?

— Да женщина должна была зайти одна...Ну утром может. Тебя, конечно, ждала в первую очередь!

— Ты где была то? Я тебе звонила, трубку не берёшь. А это что...петух?

— Да, петух-петух. Вот только соседи зарубили, свежий, к празднику! Я его на стол, а перья как посыпятся! Ну я и пошла его в огород ощипать...А ты вон приехала уже. Ой да что это я, ты поди голодная?

— Да, есть такое.

— Давай садись за стол. Я к твоему приезду суп сварила, горячий ещё. А потом и чаю попьём.

— Прямо здесь?, — спросила я, намекая на кровь и перья.

— Вот тут с краю чисто, там и садись, мне ещё разделывать его. Разделывать прямо сейчас? Ладно....Это очень не похоже на чистоплотную бабушку. А она тем временем продолжала:

— У нас завтра праздник важный! Моя очередь петуха запекать. Предков кликать будем, встречать их. Каждый май кличем, а сейчас вот по новому. И ты с нами сходишь, хорошо будет, ты вон молодая, так лучше даже...Хорошо, что к нему приехала — всё это бабушка рассказывала, накладывая мне из большой кастрюли неприятно пахнущий суп.

Он был густой, с кучей прозрачной разваренной капусты и мелкими кусками серого мяса с обрубленными трубками сосудов и частичек дрожащего мерзкого жира. От вида тарелки меня передёрнуло. Этот суп был совсем не похож на то ароматное и золотистое обеденное блюдо, которое она всегда готовила в моём детстве. Пробую — ещё и пересолено. Есть можно, но хорошо заедая хлебом и отодвигая самые неприятные ошмётки мяса на край тарелки. Как только я начала зачерпывать суп, бабушка взяла в руки нож, и начала ковыряться им в дыре кровящей отрубленной петушиной шеи, а затем полезла в неё рукой.

— Зоб вытаскиваю, — пояснила она будничным тоном, вынимая из петуха красную толстую трубку — я быстренько, ты давай пока ешь, а потом чаю попьём да поболтаем.

Прямо сейчас? Стараясь не смотреть на то, как бабушка отдирает от внутренних стенок полости петуха тонкую плёнку, я стала цедить суп. Но глаза всё равно тянулись к действу. Я видела как она достала зоб — из кровавого месива торчали толстые пустые сосуды, точно такие же как в суповом мясе, только крупнее. Меня стало мутить, и я силой заставила себя смотреть только в центр тарелки, набирая из него мутную воду с разваренной капустой. Но уши было не заткнуть, и я слышала как бабушка делает в петухе надрез, слышала как она с треском стала отдирать плёнку от нижней части его полости. После этого началось громкое мокрое хлюпанье. Я невольно подняла глаза и увидела, как бабушка уже достаёт и выкладывает на стол склизкие серо-розоватые тонкие птичьи кишки. Пахло сладковатой сыростью мяса и кровью.

Бабушка и правда закончила с петухом быстро. Она вытащила все внутренности, а в последнюю очередь отрубила скрюченные когтистые лапы. Я же оставила в супе много недоеденной гущи — только пересоленная вода помогла побороть тошноту — и сказала, что объелась, потому что всего было много. Она не стала со мной спорить, к тому же чайник уже кипел. Одну из кружек бабушка взяла со стола — ту самую с багряными стенками.

— Ба, а чашку может другую возьмёшь?, — спросила я осторожно.

— А что такое? Не нравится?

— Да нет...чашка как чашка, просто там внутри что-то было, её бы помыть.

Бабушка заглянула в чашку.

— Ох, и правда, не заметила. Да ты не переживай, я её ополосну сейчас.

Она и правда сполоснула чашку, а затем, наполнив чаем, поставила её прямо передо мной. Ладно. Надеюсь там было не то, о чём я думаю. Но избавиться от иллюзии металлического привкуса во рту при первом глотке не получилось, особенно после столь близкой картинки потрошения. Нужно перестать думать об этом.

На столе, всё так же окровавленном и осыпанном перьями, стояла вазочка с разбухшим от влажности печеньем. Бабушка молчала и смотрела на меня, попивая чай. Я ощущала, что нужно что-то рассказать, чтобы развеять эту неуютность и уже забыть про петуха. — Кстати, ба, я твоего знакомого в поезде встретила, представляешь. Прямо напротив меня ехал.

— Батюшки! Кого это?, — бабушка будто насторожилась, — кто тебя узнал?

— Нет, Лёнька какой-то там. Блин, не помню фамилию, какая-то обычная. Он сказал вы на заводе вместе работали.

— Смирнов чтоли?, — бабушка нахмурилась, а затем продолжила с нотками злости в голосе, — он что это, сюда чтоли приехал сегодня?

— Нет, он поехал до Александровки, сказал у него там дети. — Зло сущее. Демон. Проклятый. Не видела его 7 лет, и ещё столько же не видела бы, — ответила она почти сквозь зубы, — гнил бы до конца своего чёртового в тюрьме.

— В тюрьме? А что он такого сделал?

— Он такое тут устроил...да в праздничный день, — я никогда не видела раньше, чтобы бабушка говорила с такой ненавистью, — В аду ему гореть вечность целую. Бедная, бедная жена его.

Бабушка замолчала и уставилась в стену. В появившейся продолжительной паузе я вдруг поняла, что она уже не такая как раньше. Возраст влиял на неё не только внешне. Мне захотелось поскорее допить чай, съев ещё немного печенья, чтобы не ложиться спать голодной, и остаться одной. Мысли прервал бабушкин голос. Кажется она немного успокоилась: — Давай Анечка дальше без вопросов. Я тот день вспоминать не хочу. Тварь этот Лёня, чёрта отродье.

Чтобы отвлечь и себя и бабушку, я завела с ней короткий разговор про свою работу, про планы на лето. Показалось, что ей совсем неинтересно. Предложив помочь помыть посуду, и, разумеется, получив отказ, я сослалась на накатившую усталость и отправилась спать в свою комнату. Хотя вообще-то это был переделанный под ещё одну спальню чулан — со своим выходом в сени. В детстве мне порой было здесь не по себе ночами, особенно наслушавшись поздно вечером страшилок от ребят постарше. Но сейчас комната полностью удовлетворяла мою острую потребность в приватности, хотя уютной её назвать было сложно. Здесь были только железная, местами ржавая, кровать, ещё довоенный шкаф, большой сундук вместо прикроватного столика и занавешенное окно с засаленной керосиновой лампой на подоконнике. Всё старое, скрипучее, пыльное и даже с остатками давно брошенной паутины по углам.

Хоть и была уже почти полночь, на самом деле я не привыкла так рано засыпать по субботам. У меня есть ещё пара свободных часов. Но в желаемом одиночестве чего-то не хватало. Почти сразу стало понятно — свет. Его нужно выключить. Щёлк, и вся старость исчезла в темноте. Я больше не видела ничего кроме экрана телефона. Я решила почитать что-нибудь про праздник, о котором говорила бабушка, и полезла в Интернет.

Старый славянский, но не церковный — считается, что в этот день на землю приходят духи мёртвых. Чистый символизм в память об ушедших, приправленный старинными обычаями. За день с вечера топят бани и плотно их закрывают для медленного остывания. Подготавливают особенное угощение — видимо в нашем случае это петух? Основная часть праздника проходит на кладбище, где сперва зовут умерших, затем едят и пьют. Пока люди здесь, духи отдыхают в мире живых — посещают остывающие бани, угощаются со стола, читают записки с просьбами от родственников. Я так отвлеклась на статьи о празднике, что не заметила как пролетело время — уже почти час. Вдруг послышался глухой стук в дверь дома. Кто мог прийти в такое время? Бабушка уже шаркает к двери. Стук повторился. — Бегу-бегу, — приговаривала она, проходя почти мимо моей комнаты.

Я осторожно подошла поближе к двери, чтобы всё слышать. Звон ключей, скрип.

— Ты чего же как поздно? Всем отнесла уже? — видимо пришла соседка, с которой бабушка меня перепутала.

— Да, Люба, всем. Зашла к тебе последней. Твоя внучка уже спит? Я узнала её, она ехала с этим идиотом Смирновым, но я не слышала всего их разговора, — та женщина из электрички!, — Не рассказал ли он ей чего-то лишнего?

— Спит и нет, Тамарочка, она не знает ничего. Ты не переживай, с Анькой я... — громко зашуршал какой-то пакет, — ...она нам проблем не сделает, я её вообще с собой хочу взять. Счастье то какое будет.

— Ты уверена?, — Тамара ответила встревоженно, — А если она нам создаст проблем как Лёня?

— Не создаст, не создаст. Я всё сделаю.

— Стой, ты что хочешь...

— Тамара, это моя семья. Я сама во всём разберусь.

— Ну смотри...Не подставляй меня. До завтра, Люба.

Дверь шумно закрылась. Звон ключей. Шарканье. Шуршание пакета. Что такого я могу узнать? О чём они вообще говорили? Я оцепенила, рой мыслей не отпускали. Никаких догадок нет. Может мне стоит просто уехать утром, сославшись на срочный вызов на работу — скажу что-нибудь про важного клиента, или...Вдруг бабушке грозит опасность? Вдруг эта Тамара какая-нибудь шарлатанка, ведь обмануть пенсионерку ничего не стоит. Происходящее начало приобретать для меня реалистичные черты, и стало чуть спокойнее. Я решила во всём разобраться. Это всего лишь деревня и куча стариков в ней, что плохого они могут сделать?

***

Я проснулась от бабушкиного голоса за дверью. В комнате уже светло и тепло от лучей солнца, но они не делали её уютной — только лучше стали видны плотные слои пыли и дряхлость мебели.

— Аня, вставай, уже 12! Хватит так долго спать, у нас важный день сегодня, мне твоя помощь нужна! Да, точно. Важный день. Я тут же вспомнила все события вчерашнего вечера и поняла, что мне не удалось полностью убедить себя, что всё будет нормально.

Позавтракав бутербродами с маслом, я решила узнать у бабушки, кто такая эта Тамара, о чём и спросила её, сказав, что видела по пути к ней высокую женщину.

— А, Тамарочка!, — бабушка ответила абсолютно буднично, — Да, есть у нас такая, дочка нашего попа. Женщина хорошая.

— Попа?, — чёрт, точно, это же был его дом, а я совсем не обратила на это внимание в полутьме. И я знала, что у него была взрослая дочь., — а что она теперь тут делает?

— Так Евгений Степаныч помер лет 10 назад. И всё, остались мы тут без духовника. Сначала звали попов из соседних деревень, а потом Тамарка вместо отца захотела, а мы и согласились. Вот нам и помогает с этим делом, да на заводе работает.

— Подожди, а разве так можно? Он же женщина! — Ну и что! Дело своё знает, а правила эти...Кем они написаны? Боженька всех любит одинаково. Скоро ты и сама увидишь, что Тамара в своём деле даже лучше отца.

Точно какое-то мошенничество. Я пыталась выпытать у бабушки ещё что-нибудь о Тамаре, но она отвечала уклончиво, а затем сказала: — Хватит болтать, ты иди сходи на лужок да нарви букетик попышнее. Что найдёшь — одуванчики, морозник, сирень в этом году ранняя. Нам на праздник надо, а я не успеваю. К четырём часам нам у озера надо собраться, приходи на полчасика пораньше, перекусим с тобой сначала. Я отправилась слоняться по деревне и заодно собирать цветы. У меня была надежда встретить кого-то, кто мог бы мне что-то рассказать про эту Тамару. Но на улице не было никого, разве что у некоторых домов бегали куры, а ещё у парочки паслись козы. Наверное, все готовятся к празднику. Даже магазин и тот был закрыт, а на дверях висела записка о том, что сегодня он работает только до 13:00. Полное отсутствие людей и ни одного звука. Ни привычных криков с огородов, ни разговоров в домах. Я вдруг подумала, что вчера поздно вечером в темноте, деревня казалась более живой, чем при ярком свете сегодня. Оставшись ни с чем, я набрала на лугу цветы и решила, что пора вернуться, потому что до праздника осталось совсем немного времени.

Сперва мне хотелось переодеться в своей комнате, куда я забрала платье, но проходя по сеням, услышала бабушкин голос в доме. Дверь была слегка приоткрыта. Аккуратно проскользнув в дом, я пошла на голос. Бабушка стояла на коленях посреди гостиной, спиной ко входу. Она громко, с чувством и выражением произносила, кланяясь лбом в пол почти через каждое слово, по разному произнося одну и ту же фразу.

— Матушка...сделай...как я прошу тебя...если не суждено мне...то пусть Анечка...молодая...прошу...сохрани...внучку мою...пока не поздно ещё...сохрани...

Цветы чуть не выпали из рук. Какого чёрта? Пятясь назад с большим желанием поскорее избавиться от этой картины перед глазами, я заметила, что на столе лежит исписанный листок. Послание для духа?

В своей комнате я постаралась успокоиться. Бабушка точно в какой-то секте. Эта Тамара промыла ей мозги. Наверное дурит всю деревню.

К счастью, бабушкины речи, слышные даже за стеной, закончились. Но у меня всё равно не было никакого настроения прихорашиваться к празднику. Я только убрала волосы в низкий хвост и накинула свою куртку, потому что увидела, что погода за окном портится — виднелись тёмные облака, поднялся воющий ветер. Наверное, скоро будет дождь. Когда я вышла из комнаты, бабушка уже была готова — она сидела на кухне в цветастом платье и с красными крупными бусами на шее. Жирные запахи еды смешивались с чем-то резким и неприятным. На столе стояло серебристое блюдо с петухом, рядом небольшая кастрюля с салатом. В углу кухни валялся смятый пакет — жёлтый, похожий на тот, что я видела у Тамары. Наверное в нём она вчера что-то принесла. Бабушка налила чай и подала к нему варенье. Сладко, но с чем-то вроде спирта в послевкусии. Наверное, перебродило.

***

Мы с бабушкой уже подходили к озеру, где стоял небольшой, накрытый тканевой скатертью с узорами, стол. На нём уже располагались хрустальные вазочки с шоколадными конфетами, толсто-нарезанный домашний хлеб, разные явно свежие фрукты. В центр мы поставили цветы в вазе и блюдо с петухом. Кастрюлю бабушка оставила у себя, и все, кто уже был здесь держали в руках разные блюда — кто в тарелках, кто просто в пакетиках. Я рассмотрела жидкое пюре, какие-то серые промокшие котлеты, комковатую овсянку. Люди всё стягиваются и стягиваются. Наверное, должно набраться человек 50. К нам подплывала Тамара — в длинном чёрном беспросветном платье в кружевах, с длинными расклешёнными рукавами и высоким воротником, закрывающем ей половину лица практически до глаз. Ладони в чёрных перчатках, на шее большой крест на цепи, а на плече всё та же сумка, с которой я видела её вчера. Она встала перед толпой стариков и начала говорить.

— Братья и сёстры. Минул год, и снова мы с вами должны освободить деревню, чтобы мёртвые навестили наш мир. Пока они ходят в наши бани, едят наши угощения и вспоминают бренную жизнь, мы с вами узнаем, кто уйдёт вместе с ними.

Толпа радостно загудела. Она ведь не может реально говорить про...смерть.

На небе появились тёмные тучи, а вдалеке шумела гроза. Толпа двинулась на кладбище. Путь близкий, всего минут 10-15 от озера, но мы преодолевали его дольше. Всё время Тамара шла впереди и монотонно читала какую-то молитву. Слов было не разобрать из-за того, что некоторые старики вразнобой повторяли тоже самое, что и она. Бабушка тоже шла вперёд, быстро произнося что-то себе под нос. Она двигалась будто на автомате, весь её разум был где-то глубоко в себе, казалось, что она даже не моргает. Когда мы пришли на небольшое кладбище, Тамара достала из сумки кадило, плеснула туда что-то из стеклянного пузырька и стала ходить меж могил, окуривая пространство едко-густым сладко-земляным ароматом ладана с чем-то ядовитым. От запаха закружилась голова. — Расходитесь и зовите! Зовите их!

Старики расставили плошки с едой на могильные столики. Все действительно разошлись — видимо к надгробиям своих предков. Тёмные облака почти полностью скрыли солнце. Высокие сосны поскрипывали длинными стволами на ветру, песок спиралями взвивался над землёй. Отовсюду звучали восклицания:

— Мама Света, я тебя жду! — Папа Коля, приходи! — Брат Андрей! — Мама Шура! Сестра Зина, сестра Прашка! — Папа Егор, мама Света! Брат Сеня! — Мама Глаша! — Мама Лера!, — кричала бабушка, — мама, приходи!

— Папа Женя, мама Света — громко и пронзительно кричала Тамара. Ветер всё усиливался и выл, гуляя меж могил. Будто мёртвые и правда встают на зов. Старики всё кричали и кричали, и их слова будто забирали свет — небо становилось всё темнее, серые облака стали почти чёрными. Вдали ударил гром. В глазах мутнело от дыма, который окутал всё. Крики становились громче, но их голоса теряли эмоции и будто бы становились безжизненными. Еле видное за тёмными облаками солнце вдруг стало красным и всё вокруг побагровело. Или это у меня в глазах? В груди жгло, голова кружилась, тошнило. Как же плохо. Не могу заставить себя даже сдвинуться с места. У меня вышло только опуститься на землю и закрыть глаза. Остались только звуки и запахи. И вдруг я поняла, что эта едкость — одна и та же. Её я чувствовала вчера в электричке. Она всё время била в голову по дороге с платформы. Ей пахло сегодня в кухне. Ей пахнет сейчас.

Мысли чуть прояснились. Мне стало лучше. Совсем немного, но лучше. Я сидела всё так же, опустив голову и закрыв глаза. Здесь внизу я меньше чувствовала едкость, но больше — сосновую хвою и затхлость песка. Значит этот едкий запах — легче воздуха. Я открыла глаза. Снизу мне было видно, как клубы пара застыли плотным туманом где-то на уровне оград. Старики уже перестали кричать, а Тамара что-то осторожно подливала в кадило из стеклянного пузырька. Я вспомнила как старательно вчера вечером она потушила окурок.

— Анечка, встань, покушай, — ко мне наклонилась бабушка с кастрюлькой в руках. Её глаза были покрасневшими, губы высохли, кожа отдавала зелёным оттенком. — Что здесь происходит?

— Анечка, сегодня святой день. Пока мы здесь, наши предки отдыхают там, — она показала в сторону деревни.

— Почему везде этот запах? — Это запах иного мира, Анечка. Это настоящая святая вода. Так благодать пахнет. Здесь от неё плохо, потому что душа наша чувствует всё и рвётся наружу. Из под кожи вырывается, — бабушка рассказывала это всё с глазами полными восхищения, — если в этот день душа твоя уходит, то сразу в рай, вместе с предками нашими. Но не всем везёт, не всех они забирают.

— Бабушка, она травит вас. Опустись, сядь рядом со мной, тебе станет лучше, потому что пары вверх поднимаются. Это никакая не благодать, ваша Тамара чокнутая.

— Что ты такое говоришь, Анечка! Тамара нам помогает! Вставай и ешь! Внешне тело твоё благодатью напиталось, теперь изнутри надо. Представляешь, такая молодая придёшь к вечной жизни!

Я почувствовала, что моя голова достаточно ясная, чтобы действовать. Всё вокруг перестало быть багряным, но запах никуда не исчез. Старики вокруг ели, пропитанную отравой еду. По всему кладбищу разносились стенания и слышалось, как на землю выплёскивается пропитанная ядом пища, которую желудки стариков были не в силах удержать внутри. Бабушка пыталась меня остановить, и мне пришлось оттолкнуть её. Она осела на землю и не смогла встать.

Тамара всё ещё стояла и окуривала кладбище. Её сумка стояла на земле открытая. Она заметила, что я схватила пузырёк и кинулась ко мне, но добыча уже в руках. Откручиваю крышку — в нос ударил тот самый запах. Старики даже не смотрят на нас. Кто-то продолжает есть, в надежде, что тело отвергнет душу, кого-то выворачивает наизнанку. Перед глазами всё ещё мутно. Вокруг то ли шатаются люди, то ли призраки.

— Зачем тебе эти старики, дура?, — спросила со смехом Тамара, — И что ты будешь делать? Выльешь? Ну выливай, им уже достаточно. И им это нравится, понимаешь! Нравится! Они хотят умереть пока ещё ходят!

Она безумна. Я плеснула в Тамару жидкость из бутылки, стараясь попасть на лицо и волосы. Она завизжала, упала на колени и закрылась ладонями, пытаясь вытереть жидкость. Моя рука будто бы сама скользнула в карман. Да! Я быстро достала спичечный коробок. Чиркнула. Бросила. Горит! Ярко горит!

Тамара страшно вопила и каталась по песку, но чёрное синтетическое платье растаяло в огне мгновенно, и пламя перебралось на тело и волосы. Её ставшая красной кожа на глазах покрывалась лопающимися волдырями.

Я бросилась к бабушке и попыталась оттащить её, но ослабевшее тело было не сдвинуть с места. Мне нужно бежать. Не хочу видеть как она горит, не хочу слышать её крики.

Добежав до озера, я почувствовала адскую усталость. Пары чего бы то ни было отбирали у меня много сил. Мне нужно позвать на помощь. Кто-то должен спасти этих стариков. В боку кололо, снова подступала тошнота. Я продолжала бежать. На столе у озера лежали остатки еды. Яблочные огрызки, банановая кожура, фантики, покусанный хлеб, обглоданные части петуха. Словно духи только что были здесь.

Я с трудом дошла до дома. Что за чёрт, почему мне становится всё хуже? По крыше застучали капли. Надеюсь, дождь уже не успел спасти Тамару. В глазах мутнеет. Мне нужна вода. На кухне только остатки воды на дне чайника — этого мало. Бабушка ведь всё ещё хранит питьевую воду в серванте гостиной?

Еле иду туда. В комнате не выключен свет — как же больно от него глазам. Сервант пуст. Вижу оставленную на столе записку. Машинально беру листок со стола, слышу как на улице гремит гром. Дождь стучит сильнее.

«Мамочка, не знаю читаешь ли ты мои письма. Я пишу тебе каждый год, но ты так и не сделала того, что я просила тебя. Знаю, что если ты не забираешь меня, то и правнучку свою забрать не захочешь. Но я тебе выбора не оставлю, ты уж меня прости. Я сделаю всё, чтобы она сегодня ушла с тобой.»

Варанье?...Как же плохо. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Нужно вызвать скорую. Набираю номер. Гудки. Голос. Не могу сказать ни слова. Молния отпечатывает перед глазами текст страшной записки, что осталась в руках. Сердце бьётся с безумной скоростью. Дышать тяжело. Комната начинает трястись. Не чувствую рук. Записка вылетает у меня из ладони так, будто её кто-то отобрал. Снова молния, и в тёмной комнате я на мгновение вижу своё отражение в старом заляпанном зеркале и силуэт женщины в длинном платье за спиной. Мне всё равно. Не хочу ничего видеть, ничего чувствовать. Как же болит голова. Я закрываю глаза и всё погружается во тьму. Исчезли запахи старости. Исчезли звуки дождя и грозы. Исчез страх.