Петьку, заводского охранника, после того что он сотворил, на работе стали звать козлом. А ещё похотливой скотиной, уродом и дебилом, причём не только разгневанные и злопамятные, не собирающиеся прощать заводские тётки, но и многие мужики. Провинившийся Петька подумывал даже об увольнении, но затем решил – ничего, перемелется. Стоит уволиться, как немедленно выселят из заводской общаги, а ведь жильё иногородним предоставляют далеко не везде. Поэтому молодой охранник продолжал ходить на работу и терпеть насмешки и брань, старательно изображая независимость. Одно Петька знал про себя точно – при внешней невзрачности никакой он не урод! И не дебил, дурочкой как раз была та, которую все жалели. Приблудившаяся к заводу умственно отсталая Дашка, на которую он польстился, как на женщину.
Конкурс страшных рассказов: «Козел», Лариса Тихонова
За связь с дурочкой заводчане Петьку не только осуждали, многие ещё искренне удивлялись. Даже крепко выпивающие забулдыги, имеющие неразборчивый перепихон с опустившимися бабами, его выбора не понимали. А Петьку словно сам чёрт попутал! Ничуть не симпатичная Дашка – с маленькими пустыми глазками и широким, словно расплющенным по лицу носом, – обладала роскошными пышными телесами. Именно на такие Петька, сам мелкий и щуплый, всегда особо западал. Ходил и облизывался на большую упругую грудь дурочки и её внушительный зад, сильно обтянутый довольно коротким и тесным платьицем. Но всегда чистеньким, как и сама Дашка, о слабоумной явно кто-то заботился.
Этот кто-то подарил девушке и яркий пластмассовый ободок с кокетливым красным бантиком, и украшением Дашка гордилась. Без конца поправляла его на своей крупной, лобастой голове, заросшей не волосами, а редкой щетинкой.
А вот приглядывали за нездоровой девушкой родня или опекуны из рук вон плохо, на территории завода она появлялась практически каждый день. Конечно не через охраняемую проходную, там дурочку останавливали и выпроваживали. Выручал Дашку пролом в бетонном заборе за дальними складами. На ремонте пролома почему-то руководство экономило, впрочем, тащить с завода было проблемно. В старых цехах изготавливали производственную смолу – в домашнем хозяйстве не пригодится, а красть на продажу бочками не даст охрана. Ну а Дашка продукцией завода вообще не интересовалась, она ходила к людям. Пообщаться и за угощением.
Простой и жалостливый рабочий класс безобидную дурочку не обижал. Пошутить, конечно, могли, попросить, например, станцевать. В награду, но чаще просто так, охотно подкармливали. Кто пирога домашнего отрежет, кто конфетку или печенюшку мимоходом сунет, а уж за котлету или колбасу любившая поесть Дашка могла отдать душу. На котлеты Петька её и приманил. Купил в столовке аж пять штук, заодно прихватил из сушилки чью-то фуфайку и, пылая от нетерпения, повёл дурочку в пустой пыльный склад.
Ему бы о случившемся промолчать, но опять попутал чёрт! В тот же день Петька трепанул мужикам, что дурочка оказалась девочкой, и что она довольно страстная. И буквально на следующий день новоявленный козёл в полной мере ощутил гневное и брезгливое осуждение заводских.
Зато Дашка, на удивление, была счастлива! Петьку она теперь специально разыскивала и прилюдно демонстрировала свою горячую привязанность. Кидалась навстречу, что-то счастливо, только непонятно лопотала и гладила своего мужчину по плечам и по спине, несмотря на его яростную ругань и сопротивление. Дашке явно хотелось и котлет, и продолжения, но Петька дурочку вскоре отвадил. Опять отвёл на пустой склад, где сильно и злобно избил.
Теперь, наконец-то, она его избегала. Даже плевала вслед, но продолжала таскаться к заводским за привычным угощением. Ела и пухла, пухла и ела, пока не стало ясно всем и каждому – беременна!
Петька ещё больше загрустил, и опять было надумал увольняться. Остановили взлетевшие цены на съёмное жильё, с зарплатой охранника на питание почти не оставалось. Пришлось продолжать трудиться на ненавистном теперь заводе, пока однажды Петька не заметил – а ведь, пожалуй, многие работяги к нему подобрели. Чем больше становился у Дашки живот, тем чаще парень ловил уже не презрительные, а сочувственные взгляды. И однажды всё объяснилось, во время обхода территории Петьку остановила пожилая заводская женщина. Самая ярая его недоброжелательница.
– Всё, козёл Петюня, ты попал! – заявила она с нехорошей радостью. – Доказательство, что полез на убогую, налицо. Думал, ничего тебе за это не будет? Даже не представляешь с кем связался, когда решил поблудить!
– И с кем? – небрежно процедил Петька, приняв, как всегда, независимый вид. – Если хотите накатать заяву в полицию, так ничего не докажете. Свечку не держали, а Дашка и говорить толком не умеет, тыр да пыр.
– Ты и обрадовался? – гневно подбоченилась собеседница. – Только девоньке не полиция, совсем другие силы помогут. У Дашки-то в ближайшей родне ведьма!
– Чего? – сначала вытаращил глаза, а потом расхохотался парень.
– Того! – не унималась пожилая заводчанка. – Да, ведьма. Родная тётушка, уж она твою слишком шуструю пипиську навсегда угомонит. Или заставит на Дашуне жениться, и ещё рад будешь, что легко отделался!
Женщина говорила с такой уверенностью, что простоватый Петька невольно струхнул. Но вида не показал и продолжил отбрёхиваться:
– То есть какая-то там ведьма меня к ненормальной приворожит? Тогда почему я до сих пор не женился?
– Просто тётушка Дашуни живёт далеко и навещает сестру с племянницей не часто. Поэтому про будущего ребёночка пока не знает, но ничего, козёл, всему своё время. Жди и бойся!
После этого неприятного, сильно задевшего Петьку разговора, парню стали сниться страшноватые сны про Дашку. Она взялась являться ему в ночные часы в образе огромной крысы, но с собственной, человеческой головой. Украшенной то пышной фатой, то знакомым ярким ободком с красным бантиком. Живот у крысы, огромный и почему-то прозрачный, был битком набит человеческими младенцами.
Такой двойной нагрузки на психику – видеть дурочку и на работе, и во сне, – Петька не выдержал. Написал заявление на двухнедельный отпуск за свой счёт и уехал к матери. В крошечный умирающий городок, где почти не было работы и совсем не осталось друзей. Все разъехались, как и Петька, за лучшей долей, так что пивом он наливался весь отпуск один. На стареньком диване перед теликом в их с матерью однушке.
Когда Петька вернулся на завод, Дашку после этого он не видел почти два месяца. Беременная куда-то пропала, и всё случившееся стало постепенно забываться. Петька ожил, осмелел и стал жадно поглядывать на заводских девчонок, выбирая погрудастей и поразвязнее. Собирался подкатить, не век же его будут попрекать старым грехом.
Однако Дашка из его жизни, к сожалению, не исчезла. Слабоумная вдруг явилась рожать именно на завод, к знакомым людям. Женщина, что услышала её громкие стоны в закутке раздевалки, криками собрала находившийся поблизости народ и побежала на проходную встречать вызванную скорую.
Тем временем заводские мужики отловили на территории Петьку, приволокли упирающегося и матерящегося «папашу» к раздевалке и втолкнули к роженице. Дверь, правда, снаружи не запиралась, но мужики её крепко держали.
Открыли они раздевалку только врачам из скорой. И медикам, кроме роженицы, пришлось оказывать помощь ещё и Петьке: дать понюхать нашатырь и даже вколоть успокоительное, потому что парень находился в сильном шоке. Был бледный, трясущийся и весь в поту. Но даже после укола в Петькиной голове опять и опять прокручивался перенесённый ужас, Дашкины роды. Раскоряченные, скользкие от крови ноги, раззявленный в невыносимом вое рот и нечистоты, выплёскивающиеся из ануса с каждой потугой. Безмозглая Дашка, не зная как готовиться к родам, как всегда обильно покушала.
Ему бы отойти от роженицы и не глазеть, но ошарашенный происходящим Петька словно прирос к одному месту. Таращился до тех пор, пока между дёргающихся ног Дашки не показалось что-то отвратительное и не шлёпнулось на пол.
«Это ребёнок... Всего лишь ребёнок, – отстранённо подумал Петька, разглядывая огромный раздутый череп. – Вон же ручки... глаз... А эта вывалившаяся кишка, наверное, пуповина? Господи, прости ты меня, козла, за все прегрешения!».
– Ох ты, врождённый гидроцефал. Бедная девчонка, голова сына её всю порвала, – с сожалением пробормотал врач скорой, едва взглянув на младенца. – И с ножками у ребёнка нехорошо, ступни чуть не за спину вывернуты. Впрочем, если и выживет, ноги ему без надобности.
– Почему? – неожиданно для себя проорал в лицо медику Петька. – Почему ноги без надобности?!
– Всё равно разовьётся парез нижних конечностей, – непонятно объяснил врач. И поторопил коллегу: – Скорее забираем, роженица истекает кровью!
Потом заводские женщины принялись названивать в роддом, в который увезли Дашку, и к концу дня уже выяснилось – несчастная девушка после самостоятельных родов не выжила. Её убила огромная голова сына-гидроцефала.
А вот младенец не подкачал, с ним всё оказалось нормально. Когда пришло время его выписали и передали бабушке, матери Дашки. Заводские тогда скинулись малышу на приданное, мужики, прямо на работе, помянули новопреставленную Дарью и на девять, и на сорок дней, после чего рабочий люд вспоминал о дурочке уже не часто. Жизнь пошла своим чередом, один Петька вступил в новую фазу общения с Дашкой. Теперь она опять являлась ему во сне, но уже не крысой, а в виде трупа. Причём еженощно, без всякого снисхождения.
Замученный парень пробовал и специально напиваться, и принимал снотворное, надеясь вырубиться и очнуться только утром, но ничего не помогало. Приняв снотворное, Петька всё равно просыпался от ужаса, ну а водка заставляла во сне орать. Соседям по комнате это не нравилось.
Особенно пугал часто повторяющийся кошмар, в котором общение с мёртвой происходило словно наяву и всегда в общей общаговской кухне. Будто бы моет Петька в облезлой раковине посуду, или стирает там же свои грязные носки, и находится он на кухне всякий раз один. За окном темнота, а в общаге непривычно тихо, будто бы её многолюдное шебутное население, частенько бурлившее и по ночам, испарилось в полном составе.
Тем временем по сценарию сна освещение в кухне начинает барахлить. Лампочка часто мигает и потихоньку тускнет. И именно тогда из-за беззащитной Петькиной спины бесшумно и неотвратимо выдвигается мёртвая Дашкина голова на почему-то очень длинной, а ещё какой-то липкой, вызывающей омерзение, шее.
Шея изгибается под невероятным углом и вот уже оплывшее, пятнистое лицо трупа зависает напротив лица Петьки, чуть раскачиваясь из стороны в сторону на манер головы удава. При этом глаза мёртвой закрыты, но веки мучительно подрагивают. И обмерший в своём сне, парализованный диким ужасом Петька обречённо понимает – как только труп сумеет открыть глаза, случится самое страшное...
Оно и случилось, только не во сне, а наяву, когда Петьку разыскала Дашкина тётка. Её привела прямо в общагу та самая пожилая заводская женщина, которая пугала местью ведьмы. Ничего не подозревающего Петьку вызвал в холл вахтёр, после чего женщины ловко зажали парня в угол, отрезая путь к бегству.
– Вот, козлик, как и обещала, знакомлю тебя с Алевтиной. Вернее Алевтиной Ивановной, она родная тётушка бедной Дашуни, – язвительно усмехаясь, начала разговор Петькина недоброжелательница. – Ты бы, папаша, хоть поинтересовался – как там твой сынок живёт-поживает? Не нужно ли чем-нибудь помочь?
– Алименты собираетесь навязать? – мигом смекнул парень. – Размечтались, ничего у вас не выйдет!
Заводская правдолюбка возмущённо всплеснула руками и принялась Петьку отчитывать. А тот в это время разглядывал Алевтину, невольно сравнивая с Дашкой. Ничего похожего, начиная с фигуры. Пожилая тётушка была худощавой и с приятным лицом. Даже красивым, если бы не колючие тёмные глаза. Петьке Алевтина сдержанно улыбнулась и заговорила на ту же нежелательную тему. О ребёнке.
– Может, одумаешься по-хорошему? – произнесла она молодым, звонким голосом. – Сына следует кормить-одевать. Лечить опять же, очень уж бедняжечка больной.
– Лучше бы этот урод сразу помер, – брякнул Петька, вспомнив Дашкины роды и огромную, жуткую голову младенца-гидроцефала.
– То есть больного тебе не жалко? – теперь Алевтина больше не улыбалась. И когда Петька отрицательно качнул головой, угрюмо пробормотала. – Парень-то и впрямь козёл, вот только Ванечку я не брошу и прерваться нашему роду не дам. А козёл похотливый станет козлом жертвенным.
– В каком смысле? – не понял Петька, но потом поперхнулся и больше вопросов не задавал. Тяжёлый, пронизывающий взгляд Алевтины лишил его воли, в это же время пожилая женщина с завода попятилась и быстро ушла.
Покосившись на вахтёра, Дашкина тётка достала из кармана старого пуховика тряпицу, в которую были завёрнуты какие-то сморщенные кусочки. Больше всего похожие на шляпку поломанного и засушенного гриба.
Выполняя молчаливый приказ, Петька покорно один кусочек проглотил и лишился собственной воли окончательно. Теперь самым важным было угодить хозяйке и не доставить ей огорчение. Прикажи Алевтина Петьке в тот момент кого-нибудь убить, сделал бы не раздумывая. Однако ведьма – действительно ведьма! – потребовала другое.
В тот же день парень уволился с завода и получил расчёт. Часть следующего дня он и Алевтина ходили по детским магазинам и забивали две большие клетчатые сумки одёжкой и обувью, причём на вырост. А уже вечером сели в поезд, только теперь не вдвоём. Алевтина держала в руках большой свёрток из одеяла, в которое был закутан больной Ванечка. Бутылочка с молоком для внучатого племянника согревалась у ведьмы за пазухой.
Ехали долго. Деревня, в которой жила Дашкина тётка, оказалась в глухомани. После поезда пересели на местный маленький автобус, а вышли у кривого моста через узкую заснеженную речку. На другом её берегу чернела маленькая, дворов на двадцать, деревенька, где у Петькиной повелительницы оказалась старая, но крепкая изба с большой уютной печкой.
Зажили втроём, и на новом месте ни по городу, ни по матери парень ничуть не тосковал. Он даже не заглядывал в отрывной настенный календарь, различал лишь день и ночь, время работы и время отдыха. Петька чистил во дворе снег, колол дрова, ходил за водой к колодцу, а ещё перебрал в погребе картошку и повыкидывал подгнившую.
Сквозь кокон бездумного безразличия в сознание омороченного парня пробивались лишь визги и хныканье больного ребёнка. Правда Ванечку Алевтина постоянно лечила. Как-то по-своему – варила пахучие зелья и сплетала длинные цветные лоскуты, навязывая на них узелки. Этими тряпочками с узелками, наузами, ведьма опутывала уродливые ступни и огромную голову ребёнка.
Ещё Алевтина топила в ковшике воск, выливала его в тазик с водой, и всё-то ей в такие моменты не нравилось. Ведьма хватала нож и гневно им тыкала в образовавшиеся корявые фигурки. Малыш при этом закатывался в крике, чуть не теряя сознание.
Потом ведьма, вместе с восковыми уродцами, обязательно из дома исчезала. Иногда на целые сутки, за Ванечкой, как умел, приглядывал Петька. И их обоих, во время отсутствия Алевтины, кто-то старательно сторожил. Бродил ночью вокруг дома, хрустел снегом, вздыхал и громко ухал. Возможно, заглядывал и в окна, но Петька ничуть не боялся. Вернее ему по-прежнему было всё равно.
К концу зимы в лечении Ванечки появились существенные сдвиги. Вывернутые почти назад ступни развернулись в нормальное положение, ещё поправилось и порозовело тщедушное тельце малыша. Одна лишь уродливая голова с набухшими венами лечению не поддавалась. Она даже стала больше, поднять голову с подушки ребёнок не мог.
– Видать травками и наузами дело не поправить, – сказала однажды Алевтина, задумчиво поглядывая за окно, на капающую сосульку. – Так нечего и время тянуть, да Петя?
Тот, конечно, ничего не понял, но торопливо кивнул.
– Вот и хорошо, – ухмыльнулась ведьма. – Зла на меня не держи, что послужишь жертвенным козлом, я предупреждала. Перенесу болезнь Ванечки на тебя, и если всё получится, к лету твой сын уже встанет на ножки. Весь грех свой этим искупишь, а теперь, пока я готовлюсь, выйди-ка во двор. Прогуляйся напоследок, только далеко не уходи.
Петька опять покорно кивнул и вышел за дверь, даже не одеваясь. Немного прошёлся, затем просто стоял на крыльце и смотрел на весёлую капель сосулек, пока Алевтина не позвала в дом.
Большой стол, находившийся прежде у стены, теперь стоял посередине комнаты. На столешнице лежало круглое, размером с тарелку, зеркало, длинный нож, а по четырём углам горели и оплывали чёрные свечи. Обнажённая Алевтина, с распущенными полуседыми волосами, ласково Петьке кивнула и подтолкнула к столу, заставляя улечься. Малыша она потом положила отцу на грудь, но тот к тому времени уже отключился...
Больше гостя Алевтины никто из деревенских не видел. Впрочем, в дела ведьмы местные не лезли, это было глупо и опасно.
А вот таинственного ребёнка, по слухам очень больного внучатого племянника, ведьма выходила.
В тёплом, даже жарком начале мая Ванечка впервые вышел вместе с Алевтиной за калитку двора, на деревенскую улицу. Малыш уже крепко держался на ножках, но двоюродная бабушка всё равно осторожничала, маленькую руку не отпускала. Лобастая голова ребёнка, слегка крупноватая, охотно крутилась по сторонам – мальчик любил следить за кошками и птичками.
Петька в это время умирал. Лежал в доме ведьмы за печкой: весь скрюченный, ссохшийся и с огромным раздутым черепом. Через лоб которого змеилась смертельная красная трещина.