Латынь, мрамор, лента Мёбиуса: все пасхалки финального сезона дорамы «Игра в кальмара»

Именно она вместе с режиссёром Хван Дон-хёком создавала тревожную красоту детских игр, превратившихся в арену отчаяния. Ставки были высоки, потому детализация и наполнение смыслом остались критической задачей Чхве. Осторожно: далее возможны спойлеры.

С первых кадров сезона зрителя вернули в знакомые пространства: VIP-комната, лестницы, общежитие. Но теперь в них что-то изменилось. «Мы спорили: воссоздавать ли VIP-комнату точь-в-точь, как в первом сезоне. Ведь [полицейский] Джун-хо снова оказывается в ней, и пространство должно казаться знакомым. Но делать копию было бы скучно», — объяснила Чхе.

В итоге структуру комнаты сохранили: те же лестницы, тот же масштаб, но чёрный мрамор сменили на белый. «Я хотела, чтобы поверхность напоминала море. Мы ведь на острове, в замкнутом пространстве. Белый мрамор создает ощущение, будто VIP-персоны сидят прямо на океане», — рассказала художница.

Одна из самых обсуждаемых арен сезона — «прятки». И зрители не случайно могли почувствовать дежавю: кирпичная текстура, лестницы, тесные проходы — они могли напомнить эпизод с игрой в шарики из первого сезона. «Мы не ставили цели повторить старые декорации, но пространство развивалось в этом направлении. Мне хотелось усилить философскую составляющую шоу, показать внутреннее разрушение персонажей», — пояснила Чхе.

Внутри арены — неоновые звезды, свет фонарей и лужи крови. Улицы ведут в комнаты, будто раскрашенные детьми: каракули, бумажные аппликации, радуги. Эти детали создают контраст между наивностью и жестокостью. «Комната, где происходит убийство в семье, оформлена как детская: бабочки, мечты, символы надежды. Белая бабочка в Корее — предвестие смерти. Я хотела создать ощущение зловещей нежности», — объяснила художница.

Одна из самых страшных сцен (рождение ребенка игрока 222) разворачивается в комнате, где стены отсылают к околоплодным водами, а финальная дверь, ведущая к выходу, испачкана отпечатками ладоней. «Мы хотели, чтобы зритель ощутил хрупкость жизни и абсурд происходящего. Это следы тех, кто пытался удержаться за жизнь и не смог», — рассказала Кёнсон.

Но настоящий вызов ждал команду в «небесной игре в кальмара». По задумке режиссёра, финал должен был происходить в воздухе. «Простая игра — самое сложное пространство. Сначала я растерялась, а потом поняла: ключевое слово — ‘падение’», — вспомнила Чхе.

Платформы в воздухе были соединены лестницами, но по ним невозможно было пройти. Структура была вдохновлена лентой Мёбиуса: замкнутая, бесконечная, без входа и выхода. "Хван говорил о трещинах и обрушении. Мы хотели показать, как рушатся структуры, как ширятся расщелины, отражая общественный крах"», — объяснила художница.

Огромную роль в финале сыграл свет. Контрасты между тьмой и цветом подчеркивают трансформацию героя. «Ки-хун становится другим. Он темнее, целеустремлённее. Мы использовали символы O и X в сцене голосования, чтобы показать его внутренний конфликт. Освещение стало глубже, многослойнее», — рассказала Чхе.

Но самой тонкой пасхалкой стали надписи и рисунки на стенах общежития. Фразы на стенах соседствуют с иконками, похожими на эмодзи, и мозаикой из крестов, словно кладбище. Если в первом сезоне подсказки к играм прятались за кроватями, то в третьем суть затаилась в словах Hodie mihi, cras tibi. «"Сегодня — я, завтра — ты". Это как надпись на могильной плите. Ты должен помнить, что смерть близка всегда. Я хотела передать тревогу, хрупкость жизни, вечное "лицом к лицу со смертью"», — подытожила Кёнсон в разговоре с Marie Claire.