«Да ты радоваться должна!»: Екатерина Попова о харассменте
Харассмент на постсоветском пространстве до сих пор не считают преступлением. Его воспринимают как досадное, неприятное, но в целом не стоящее внимания происшествие, а мужчин охотно видят эдакими Семен Семенычами: шел, споткнулся, упал, очнулся — уже держу незнакомую женщину за грудь! Недавно моя подруга рассказывала, как ее облапал мужчина, когда она поднималась в автобус, пытаясь выдать это за «помощь». Когда она громко сказала: «Уберите руки!» — еще трое пассажиров (тоже мужчины) потребовали, чтобы она не мешала им ехать после тяжелого рабочего дня своими криками, а водитель сообщил, что она должна радоваться, что на такую противную, скандальную бабу кто-то ещё обращает внимание.
«Должна радоваться» — это лейтмотив большинства разговоров про харассмент. Не было ещё ни одного случая, чтобы женщинам не сообщили, что комплименты про «классную попку» на улице должны быть им приятны — не для того ли они наприседали ее в спортзале, а потом обтянули джинсами? Разве не хотят они слышать про свою сексуальность, если столько делают, чтобы её подчеркнуть? Неужели вот эти декольте, каблуки, накрашенные губы не говорят о желании услышать от каждого мужчины: «Я бы не прочь увидеть эти ножки у себя на плечах...»?
Иногда этому вторят сами женщины: нам приятно, мужчины, продолжайте. Я очень хорошо их понимаю. В 18 я носила обтягивающие платья, босоножки на шпильке и радовалась, когда мне свистели вслед из машин. Однако уже в 19 я поняла: это не то, что я думаю. Не восторг и не восхищение моей красотой. Это признание меня... съедобной. Пригодной для секса. Намекающей на то, что я не против — своими платьем, каблуками, подведенными глазами — всем мужчинам.
И хорошо, если только признание. Одна из моих френдесс рассказывала, как она в новогодний вечер выскочила в магазин за хлебом: нарядная, с прической, макияжем, в прекрасном настроении. Одновременно с ней к кассе подошел парень, окинул ее взглядом и сообщил: «Красивая!» Подумал и немного добавил: «Отсосешь?» Разумеется, это не было комплиментом. Конечно, он понимал, что незнакомая девушка не бросится делать ему минет. Он просто захотел — и испортил ей настроение. Унизил. Дал понять, где ее место. Украл праздник, испортил Новый год — потому что мог.
В 20 лет меня начал лапать 60-летний приятель отца. Он делал это по-умному: всё выглядело как обычное дружелюбие в отношении дочери друга, и у меня даже не было повода возмутиться. Часто обнимает — это проявление симпатии, задевает все время грудь и бедра — это случайность. Два года я сводила к минимуму свое участие в семейных праздниках, два года я мучилась, пытаясь понять, а не придумываю ли я, а не наговариваю ли я (пусть мысленно и только себе) на человека, который меня искренне любит и рад видеть? Потом я случайно поговорила со студентами из вуза, где он преподавал: выяснилось, что его даже собирались побить друзья девушек, с которыми он вёл себя точно так же. От понимания, что происходящее — не мои фантазии и не моя вина, мне стало легче. Как-то я рассказала о «старике Козлодоеве» матери, знавшей его со студенческих времен, она ответила: «Он всегда такой был, не бери в голову». Так я первый раз столкнулась с тем, что никого не волнует, что чувствую я, — мужчина в своем праве просто потому, что ему так хочется. Он такой — это следует принять и не обращать внимания.
В 21 на работе один из клиентов строительной фирмы, где я была экономистом, предложил мне с ним «дружить». За дружбу он обещал новую, гораздо более интересную работу по той же специальности в другой компании. Он так все расписывал, говорил, как чудесно будет всем, если я соглашусь, что я чуть не сделала этого. Не потому, что хотела новую работу, — меня устраивала и эта. Не ради денег, - я работала только полгода и ещё не отошла от потрясения — столько денег сразу у студентки, которая в жизни не держала в руках ничего больше повышенной стипендии! Нет, просто у меня в голове не укладывалась мысль, что пожилой человек может предлагать что-то плохое. Меня учили, что старших надо уважать. Что они мудры и всегда стараются помочь. К ним надо прислушиваться, их советам надо следовать. Удивительно, но именно прекрасно воспитанная девочка из хорошей семьи, которую такие беды должны бы обходить стороной, едва не вляпалась по самые уши просто потому, что ей никто не потрудился рассказать, что такие предложения ненормальны.
Можно было бы написать, что потом всё было хорошо. Действительно, в моей жизни больше не было никаких эпизодов, кроме нескольких уличных приставаний и десятка-другого мужчин, прижавшихся в автобусе. Но это, к сожалению, совсем не хэппи-энд.
«Ничего страшного!» — говорят тем, кто жалуется на домогательства. Неудивительно, мы живем в стране, где полицейские не стесняются в публичных интервью называть изнасилования без следов побоев «ненастоящими» и признаваться, что постараются спустить дело на тормозах. На что уж рассчитывать тем, кого просто трогали? Их ведь не убили и не покалечили.
Но домогательства — это не случайная царапина. Оно оставляет следы. С 20 лет я знаю: безопасности не существует. Тобой может воспользоваться любой мужчина — из семейного круга, из числа коллег или просто случайный встречный в автобусе. Ты не можешь знать, кто и когда вдруг решит почесать об тебя фантазию и погреть руки. Даже если все мужчины, которые трогали меня, теша свою похоть, сейчас принесут самые искренние извинения и запишутся на лечение к психотерапевту, для меня ничего не изменится. Я буду оглядываться по сторонам и ждать подвоха, и разница с 20-летней девочкой, которой я когда-то была, только одна: теперь я могу бояться и давать отпор одновременно.
А ведь я — одна из тех, кому повезло. Меня хватал за грудь всего лишь «друг семьи», которого я видела несколько раз в год, а не живущий со мной в одном доме родственник. Я никогда не стояла перед выбором: уступить или потерять работу. Мужчины, которые приставали ко мне, не переходили к насилию. Но все равно моя жизнь навсегда отравлена страхом. Я даже не могу об этом сказать: меня же обвинят в том, что я записала всех мужчин в насильники (а когда вдруг кто-то действительно им окажется, мне скажут: а почему же ты не позаботилась о своей безопасности?).
В Европе, по данным Агентства ЕС по защите основных прав человека, каждая вторая женщина по меньшей мере раз в жизни подвергались домогательствам. Статистики по харассменту в России нет. Я попросила поделиться своими историями своих френдесс — и в очередной раз убедилась, что моя жизнь была безоблачнее, чем у большинства из них.
«Я потрачу ползарплаты на такси или пойду пешком, но в забитом вагоне (не важно, метро или трамвай) у меня начинается паническая атака, если кто-то плечом к плечу».
«Первые четыре работы — все были с домогательствами шефов, приглашениями в рестораны, "давай подвезу", обещаниями повышения. Один из шефов, например, подошел ко мне, прислонился сзади вплотную и положил голову на плечо — он читал прайс через мое плечо, типа. Мне очень хотелось спросить, у ведущего спеца 74 лет он так же прайс читает?»
«Я очень нервно отношусь к телесным прикосновениям, дружеским обнимашкам от приятелей. Я вся замираю и превращаюсь в мертвого енота, потому что страх и тревога. Вот сейчас обнимает вроде как по-дружески, а потом начнет лапать или лезть с поцелуями. Никогда нет ощущения полного комфорта и безопасности с мужчинами, потому что скорость, с которой они из простого приятеля превращаются в агрессора, которому надо и хочется, — первая космическая».
«Всего не перевспоминать. В транспорте постоянно раньше. Парни в тамбуре электрички, у которых я попросила помощи от маньяка, который хотел меня убить. Помочь помогли, потом потискали сами. В 15 лет крестный, купив подарков на день рождения, предлагал "поцеловать в писю". В школе одноклассники регулярно приставали к девчонкам, в том числе лезли грубо руками в трусы. И еще сотни две случаев физического насилия, о котором писать не хочется. Кстати, может, поэтому я с трудом переношу прикосновения даже детей?»
«Меня сосед постоянно ловил и тискал. Возраст мой дошкольный, младший школьный. Нет, ничего такого, он обожал детей, а его уже выросли. Но я стала бояться заходить домой, даже в туалет, терпела до последнего, а то и до "аварий". 30 лет прошло, а я все ещё не могу себе разрешить пойти в туалет сразу, как захотелось, прорабатываю это в психотерапии. Обниматься ненавижу до сих пор».
«На моей первой официальной работе шеф приставал ко всем. Ко мне он пришел спустя месяц после начала работы со словами: "Хочу отраду в твоем лице". На мое непарламентское "пошел вон" ответил, что в таком случае я на этой работе долго не задержусь. Через две недели меня уволили».
«Пьяный друг отца, который меня лет на 20 как минимум старше, приставал ко мне у нас дома. Мне тогда было 16-19, точно время не помню. Мой папенька для воспитания нравственности во мне лет с 12 говорил: "Будешь шлюховать, из дома выгоню". А тут подкатывает ко мне яйца папенькин друг, я не знаю, что сказать, а папеньке всё равно, он не реагирует, я молчу, потому что боюсь обидеть мужика, мне стыдно за то, что я такая провоцирующая шлюха. А папеньке все равно, он даже его выгнал, потом ещё в гости приглашал, а мне был втык за то, что я не хочу выходить и общаться».
«В группе было несколько мерзких парней, один на просьбы помочь отвечал: "А что мне за это будет?" Другой говорил сальности и не затыкался — мол, у нас свободная страна, что хочу, то и говорю, а ты не слушай, если не нравится. Третий любил шутки про онанизм и "сдавать зачёт будешь под столом", норовил постоянно облапать. И я просто не могла учиться, я не хотела ходить в универ».
«Остался ночевать приятель родителей с детьми. Его дети на нижнем этаже двухъярусной кровати, я наверху, а он — на разложенном кресле. Подходит — мол, давай поцелуемся на ночь. Я ребёнок, совсем ребёнок, наивно потянулась, глупая — ну, сейчас чмокнет, как мама... Ага, чмокнул. Меня встретило мокрый горячий рот, что-то взрослое и неправильное, так не должно быть. Я отстранилась, легла, он, к счастью, не лез. Потом я долго ходила и мучилась, что это неправильно, но я сама виновата. Это было начало, наверное, череды случаев разной степени мерзости, которые я только сейчас научилась не терпеть молча».
«Поступление, репетитор, завуалированная угроза, что если не буду умницей, то внесут в черный список и не поступлю никогда. Только трогал, без чего-то более серьезного. Теперь не доверяю никому. Почти уверена, что все мужики такие — всем бы полапать 16-летку».
«Мне было двадцать пять лет. Я официально устроилась на работу после декрета. Маячил развод, нужно было быть трудоустроенной. Редактор, мужик сильно пьющий и хорошо меня старше, даже не ухаживать начал. Он начал грубо приставать. Шли с ним с деловой встречи — схватил и облапал прямо на улице. Послал на интервью, а оказалось, что к себе домой. Потом прямо начал давать понять, что он человек терпеливый, но терпение готово лопнуть. Решай, девочка, где и как, или я тебе устрою. И устроил. А мне увольняться нельзя, да и устроиться куда-то ещё в незнакомом городе с маленьким ребёнком... Причём, как мне кажется, я ему даже не нравилась, какая уж там страсть. Просто хотел подчинить. А то ишь, всем он хорош, у него было столько женщин, а тут какая-то фря рожу воротит».
«Если ты молоденькая и хорошенькая журналистка, то с тобой: а) как с мусором, настоящий журналист — это мужик в возрасте; б) пристают буквально все. И даже пытаются заполучить конкретно тебя на мероприятие или интервью, используя владельцев или редактора: "Мы публикацию заказать хотим, большое интервью. Только на базе отдыха, у нас там корпоратив, и обязательно чтобы та рыженькая, она такой профессионал, гы-гы-гы!"
«Когда мне было 20-25 и я была юной тележурналисткой, у меня было ощущение, что окружающие возрастные мужики считают вот таких юных, начинающих работать девушек чем-то вроде законной жертвы. Пожилой владелец телекомпании хватает за задницу, старший оператор зовёт в баню и в ответ на большие испуганные глаза ржёт — "да ты все неправильно поняла", мэр города норовит остаться наедине и начинает хватать руками и делать интересные предложения».
«Во всех, абсолютно всех случаях, когда приставали на работе (ко мне или к моим знакомым, с кем мы обсуждали эту тему), даже если ты жалуешься кому-то вышестоящему, тебя либо проигнорят, либо объяснят, что тебе показалось. Либо пусть даже тебе поверят и так или иначе защитят, но ему, тому, кто домогался, ничего не будет. Максимум — переведут в другой отдел (или тебя переведут). Но нет, его не уволят, ему ничего не сделают».
«Дважды из-за домогательств уходила с работы, которая очень нравилась, потому что приставания делали её невыносимой, а на них были хорошая зарплата и перспектива. И теперь я просто до ужаса боюсь мужчин, что очень неудобно».
«Друг семьи — врач — слишком щепетильно слушал дыхание фонендоскопом. Лет в 10 мужик на улице гулял с коляской и что-то спрашивал у меня про месячные. В 15 лет — попытка изнасилования в такси. 20 лет — попытка изнасилования при нападении на улице. Ещё были случаи по юности — напоили, и ага. Долгая психотерапия после этого всего, лишний вес как защита, повышенная осторожность».
«Парень на первом в моей жизни свидании (мне — 13, ему — 16-18) поехал меня провожать в трамвае, а я не знала, как слиться. Он залез ко мне в трусы под сумкой, мне было ужасно стыдно за себя, обидно до слез. Он проводил меня до моего дома и насильно поцеловал с языком. Это был мой первый поцелуй, и я ожидала совсем не такого. Долгое время стеснялась того, что я девочка, не хотела быть ей, носила мешковатую или мужскую одежду и старалась, чтобы мужчины не замечали меня как потенциальный сексуальный объект».
«В возрасте между 12 и 17 приставали очень часто, прижимались в транспорте, лапали в летнем лагере и просто на улице. И хоть было бы, за что лапать, — я тощая селедка тогда была. Просто невероятно противно было и страшно. Чётко было понятно, что безобидных мужчин нет».
«Как-то раз я ехала в автобусе, который идёт два часа. Ждать другого рейса не могла. Села в набитый автобус на заднее сиденье, парни сбоку. Кругом сумки ещё в проходе — лишний раз лень вскакивать. Парни мерзко ржали, периодически крайний пытался засунуть руку то за меня, то под меня. Девушка с другой стороны и другие пассажиры, конечно, всё понимали, но на мое возмущение никто толком не отреагировал. Было проще притвориться в итоге глухонемой тушей в надежде, что им надоест меня травить. Ну и, конечно, больше всего было стыдно мне, а не всем вокруг».
«Мне 15 лет. Мы в гостях у друзей родителей в Голландии. Я пошла на кухню, за мной увязался друг семьи, голландец Ханс. Ему 60. Он как-то странно прижимался ко мне, смотрел на мою грудь и говорил о странных вещах, попросил мой мэйл и писал похабные письма на английском. Через пару месяцев он приехал в Москву, звонил нам домой, приглашал меня к себе в отель. Я отказывалась с ним разговаривать, мама меня обвиняла в недружелюбном поведении. Когда он пришел к нам домой, как только родители отворачивались, он зажимал меня по углам, пытаясь поцеловать. Когда я маме рассказала, она сказала, что я всё придумала и мне показалось».
«Мне 26 лет, у меня только что умерла мама. Друг семьи, с которым родители учились вместе, заманил на квартиру и попытался склонить к сексу (ему 65). Притворилась, что пьяна и меня вырвет, сбежала. Рассказала отцу — ему всё равно. То есть он не собирается прекращать общение с этим козлом и даже на юбилей его к себе позвал, уже будучи в курсе этой истории».
«Постоянно фоном, начиная с 7 лет. Сейчас пореже и не так нагло, но до нуля не упало. Я очень рано, примерно в 17 лет, стала носить безразмерные мешки вместо кофты, джинсы разной степени потертости и совсем не крашусь, но от домогательств на улице, в транспорте и прочих общественных местах не спасало. Проявления: попытки пощупать, приобнять, потереться, свист и комментарии вслед, озвученные сексуальные фантазии с моим участием, навязчивые предложения секса (вплоть до "деньгами не обижу"), попытки навязаться на свидание».
«Училась в консерватории. На третьем курсе профессор по гармонии положил руку на колено. Лет 55 ему было или больше. Сказал что-то про сутулость, что, видимо, стесняюсь грудь показать. Перед глазами всё поплыло. Рассказала сокурснице, оказалось, и ей досталось. Стали ходить на урок вдвоём. Коротко постриглась и стала вести себя как пацан. Отстал, но по гармонии занизил высший балл. Такие дела».
«Работала в одной из английских компаний, у которой около 500 "дочек" по всему миру. На рождественском корпоративе глава компании при всех подошёл, поцеловал и сказал, что просто не может сдержаться, так я ему нравлюсь. Я отстранилась и ушла в сторону, но он потом ещё раз подошёл и опять поцеловал и сказал, что взял меня в том числе не только из профессиональных качеств, а потому что я very sexy. Это слышали главный юрист, директор по финансам, директор по производству, главный инженер и коллеги из Финляндии. После этого на следующий день он попросил прощения (мы были вдвоём в офисе), но сказал, что, мол, ты же сказала, что ты не замужем. Самооценка в профессиональном плане упала ниже плинтуса, я постепенно набрала 13 кг, абсолютно перестала носить платья и наносить макияж, хотя и раньше не особо красилась».
«Одна престарелая озабоченная особь уверила меня, что у него есть для меня работа — оформить киоск. "Работодатель" попросил прийти в офис вечером. Когда я, как дура, притащилась с пачкой эскизов, он поджидал меня в одиночестве и с порога резво полез ко мне потными ручонками. Я вылетела оттуда в истерике, словила такси. Сижу, трясусь от злости и унижения. Таксист, видя мое состояние, выспросил, что произошло, и тут же с места в карьер начал грубо ко мне подкатывать. В общем, это был важный урок про мироустройство».
«Пожилой тип в поезде Харьков-Владивосток, заселившийся в наше купе вместе со старушкой-матерью, сначала постоянно пытался ненароком поприжиматься, так как мое место на полке снизу, а потом, приняв на грудь в ресторане, полез лапать. Толкнула, облила пивом, которое он припер, в слезах нажаловалась проводнице. Потом пришел парень из другого купе делать внушение этому типу — помогло, тип больше не отсвечивал. Кстати, как потом оказалось (посмотрела ФИО из квитанции на столе), он был то ли депутатом, то ли главой какого-то района типа Нижние Кукуи, короче что-то очень провинциальное».
«Сосед снизу, с восьмого этажа, облапал мою грудь, когда мне было примерно 13. Грудь свою с тех пор не люблю, она мне мешает жить. И ещё у меня завёрнутые в защитную позицию плечи — вниз, как было модно в эпоху Твигги. Очень мешает в технике бега. Ну, и истерики могут быть в сексе, если, не дай бог, дотронулся, а я не хотела».
«Однажды шла по улице в юбке где-то до середины бедра, не самой короткой. Мужчина быстро шёл на встречу, подошёл ко мне, задрал юбку, пришёлся руками по трусам, сказал "спасибо" и быстро ушёл. Был день. Ходили люди. Это было ужасное унижение, и я совершенно не знала, как реагировать».
«В метро выходил мужик и походя рукой цапнул в интимном месте. Не останавливаясь, но совершенно чётко. И вроде вспомнить нечего, но грязно...»
«Родной брат на год моложе приставал с 13 по 19 лет разными способами. За отказы бил и грозился, что изнасилует и донесет матери, что я переспала с кем-то из не устраивающих ее друзей. Мать бы ему поверила, потому что во всех наших конфликтах всегда была виновата я. Папа бы заступился, но он работал в органах, и мать же мне внушила, что его уволят с работы, если туда просочится хоть капля информации о том, что у него в семье бывают ссоры или проблемы. Поэтому жаловаться папе я боялась, он про эту историю до сих пор не знает».
«Меня домогался начальник, я только устроилась на работу и долго не понимала, что он делает, пока он не попытался изнасиловать меня на корпоративе, а потом силой удерживал, чтобы я не могла уехать. Никогда, никогда больше я не буду работать в компаниях, где подавляющее большинство — мужчины, или в "мужском" бизнесе, потому что коллеги не только мне не помогли, но и усугубили ситуацию. Я уволилась сразу, но спать нормально не могла полгода, обострение депрессии, подбор препаратов и вот это все».
«В 25 лет мне на работу позвонил троюродный брат, пару лет до этого я по дурости сказала ему, что лесбиянка. Этот урод приставал ко мне по телефону с упоминанием половых органов и того, что он сделал бы, будь у него шанс, чтобы поменять мне ориентацию».
«Однажды друг предложил меня подвезти. Было много вещей, ехать на метро было неудобно. Ну, он меня довёз, мы мило общались. Он остановился около дома и попросил оплату в виде минета. Когда я отказалась, он выкинул мои вещи и начал крыть меня матом».
«Инструктор по вождению приставал, старый страшный мужик (мне лет 18 было). Увидел, что я переписываюсь со своей девушкой, и стал крайне настойчиво предлагать себя третьим. Пытался лапать и лезть целоваться, твёрдого "нет" и "на фиг вы нам нужны" понимать не хотел. Повезло, что не попытался изнасиловать, площадка была посреди Измайловского лесопарка, хоть оборись — никто не услышал бы».
«Возвращалась от подруги поздно, около часа ночи, транспорт уже не ходил. Почти уже дошла, буквально два дома — и родной подъезд. На встречу — три мужика пьяных. Уже почти нормально разминулись, и я получаю удар по заднице. Пришлось проглотить весь мат и молча с той же скоростью, не дай богиня спровоцировать, идти дальше. Уроды ржали в след. Больше я после семи вечера на улицу не выхожу вообще. Молоко и утром купить можно, а жизнь одна».
Тысячи историй пишут женщины под тэгом #MeToo. Десятки актрис призывают: не молчите, не бойтесь говорить о тех, кто заставил нас жить в страхе, не дайте им делать это снова и снова. Но стоит мне назвать харассмент преступлением, которое не искупается извинениями, мне отвечают: тебе просто хочется поучаствовать в травле.
Я не хочу травли. Я хочу справедливости. Пусть те, кто унижает нас, кто пользуется нашими телами для развлечения и демонстрации своей силы, кто никогда не задумывается над тем, что он делает, тоже хотя бы немного боится. Если не закона о харассменте (которого у нас нет), то хотя бы огласки.
