Цветаева и ее мать: как одна трагичная история родительства перетекла в другую

Поженились они в 1912-м, в том же году на свет появился первая дочь — Ариадна, или, как ее звали близкие, Аля. Она оказалась под стать своим одаренными родителям: с ранних лет сочиняла стихи, вела дневники, высказывала свою точку зрения — часто весьма неординарную — по разным вопросам. Марина ее обожала: «Она, конечно, будет поразительным ребенком... Вообще я ни в ее красоте, ни уме, ни блестящести не сомневаюсь ни капли...» — писала она об Але.

«Легкий» и одаренный первенец заставил Марину поверить: все ее дети будут исключительными. И потому рождение совершенно обычной Ирины в 1917 году Цветаеву расстроило. По сравнению с талантливой сестрой Ирочка казалась не просто заурядной: Марина считала малышку недоразвитой. Девочку она игнорировала, и доходило до странного. Например, гостям о существовании Ирины просто не рассказывали. Как-то Вера Звягинцева провела у Эфронов всю ночь, и лишь на рассвете заметила, что в кресле, заваленном тряпками, лежит младенец.

В 1919 году Цветаева осталась в Москве одна: Эфрон отправился воевать в Добровольческую армию. «Я больше так жить не могу, кончится плохо», — писала Марина о тех днях. Не было ни муки, ни хлеба, женщина и ее дети питались одной картошкой или ходили обедать к друзьям и родственникам. И тогда Марина приняла нелегкое решение: по совету приятеля оставила детей в Кунцевском приюте. Цветаева стыдилась своего поступка: она выдала детей за сирот и строго-настрого запретила им признаваться, что у них есть родная мать. Во время разлуки Марина писала пронзительные стихи — конечно же, посвященные Ариадне.

Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, — а ты не видишь!
В дверь — звезда в моей ночи!
Не взойдешь, не выйдешь!

Однако в сам приют Цветаева не ездила и потому понятия не имела, что там происходит. Изменилось всё, когда она случайно узнала от девочки, приехавшей вместе с заведующей в Москву, что Аля плачет и тоскует. Женщина бросилась домой, покидала в грязный передник игрушки, которые попались под руку — сломанную машинку, пустую клетку для белки, и помчалась к Ариадне.

Нашла заведующую, принялась ее расспрашивать, как живут «сироты»... И обрадовалась, услышав от кого-то еще: Ирина — «определенно дефективный ребенок», которого надо отдать в «специальное заведение». А вот Аля — совсем другое дело: «Это очень хорошая девочка, только чрезмерно развита. Это не семь лет, а 12. Ею, видно, очень много занимались».

С тех пор Марина стала постоянно приезжать в Кунцево. И очень быстро поняла: она совершила ошибку. Умереть у девочек в приюте было столько же шансов, сколько с ней, если не больше. Врач, утверждавший, что кормить будут и рисом, и шоколадом, врал. На первое подавали суп — воду с ошметками капусты на дне тарелки. На второе — ложку чечевицы: дети ели ее по зернышку, чтобы растянуть удовольствие. Хлеба не давали вовсе. Помещения не топили, одеяла и подушки были рваными и грязными, полы — черными, как сажа. Ни докторов, ни лекарств, ни прогулок, ведь теплых вещей у воспитанников тоже не было.

С тех пор Цветаева начала говорить Ариадне, что скоро заберет ее. Ирине она этого не обещала, а в дневниках отзывалась о младшей дочери пренебрежительно и едва ли не с ненавистью. Заведующая рассказала, что двухлетняя малышка постоянно кричит от голода, а в записной книжке Цветаевой появились слова: «Ирина, которая при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю ее гнусность!» Работница приюта заметила, что сахаром Цветаева угощает только Ариадну и попросила дать хоть немного Ирине, а мать лишь разозлилась: «Господи! Отнимать у Али!»

«Дефективную» воспитанницу не любил никто в приюте. Сотрудники терпеть не могли ребенка, который каждую ночь ходил под себя — горячей воды нет, как стирать простыни? Другие дети дразнили и издевались. Даже сестра в письмах жаловалась: «Ирина сегодня ночью обделалась за большое три раза! Ирина отравляет мне жизнь». Брошенная девочка начала без конца повторять одни и те же слова, могла упасть на пол и биться об него головой. Глядя на это во время визитов, мать даже не пыталась ее поднять.

Вскоре оба ребенка заболели. Алю лихорадило, она кашляла кровью, постоянно жаловалась на головные боли. Ирина не ходила: в столовую ее носили на руках. В январе 1920 года Цветаева увезла старшую дочь к себе в Москву. Младшая осталась в Кунцево. Сестры Эфрона Вера и Лиля предлагали забрать девочку на время или насовсем, но Цветаева, которая была с ними в ссоре, ответила категорическим отказом. В феврале Ирина умерла в приюте от голода, не дожив до трехлетия двух месяцев. На похороны Марина не поехала: объяснила, что не могла бросить Ариадну, у которой поднялась температура.

В письме приятелям Звягинцевым Цветаева винилась, что ее подвели авантюризм, легкое отношение к трудностям и собственная выносливость. Она надеялась, что вылечит старшую дочь и вернется за младшей, но не успела. Но Але она говорила: «Пойми, что я спасла из двух — тебя, двух не смогла. Тебя выбрала... Ты выжила за счет Ирины». Поступок поэтессы обсуждают до сих пор. Действительно она не могла прокормить дочерей или просто не хотела работать? Почему Цветаева не позволила сестрам мужа забрать младшую дочь? Может быть, женщина была в депрессии, и повезло, что она спасла хотя бы одного ребенка? Откуда столько неприязни в заметках об Ире?

Судя по всему, Ирину Цветаева действительно не любила. И если знать, как проходило ее детство, то понять причины этого можно.

Мать Марины Цветаевой Мария Мейн вступила в брак, когда ей было 23 года. Ее мужем стал Иван Цветаев — 44-летний вдовец с двумя детьми. Он продолжал обожать свою покойную жену Варвару — ее портрет так навсегда и остался висеть в гостиной. Сама Мария тоже не испытывала к мужчине романтических чувств. Она была влюблена в другого, но, узнав, что избранник женат, решила посвятить себя служению человеку, которого уважала, и его осиротевшим дочери и сыну.

Брак разрушил не только мечты Марии о счастье, но и ее музыкальную карьеру. Она была выдающейся пианисткой, которой пророчили большое будущее. Но Цветаев не мог допустить, чтобы его супруга выступала на сцене, и Мария не стала спорить. В глубине души она не смирилась ни с утратой возлюбленного, ни с запретом на концерты. Чувства никуда не делись — молодая женщина лишь прятала их ото всех. И мечтала, что когда-нибудь знаменитыми музыкантками станут ее дочери.

В новом доме Мария завела свои порядки. Никакого опыта у нее не было, но девушка была уверена, что знает, как воспитывать детей. Ее правила были сплавом из дисциплины и аскетизма и совершенно не походили на ту дружелюбную атмосферу, которая царила у Цветаевых, пока была жива Варвара. Занятый мужчина не замечал, как всё изменилось. Падчерица Валерия так и не смогла смириться с требованиями мачехи. Последовала расплата: на семейном совете постановили, что девочку следует отправить в Екатерининский институт для благородных девиц.

И к пасынку, и к дочерям, рожденным в браке с Иваном, Мария относилась одинаково. Она горячо любила девочек, но в то же время была сдержана и неласкова. Главным принципом воспитания была строгость. Материальное считалось низким и недостойным, деньги — грязью. Семья жила в достатке, но пирожные подавались к чаю крайне редко — Мария считала их неуместным баловством.

Как-то младшая дочь, четырехлетняя Анастасия, подсунула под дверь матери записку: «Мама! Сухих плодов пожалста!» Все получили по половинке сушеной груши, но это было редким исключением: просить что-то в семье было не принято. Дети знали, какой презрительный и негодующий взгляд они получат от Марии в ответ. Как вспоминала потом Марина Цветаева, в тот раз Марию растрогало то ли карамзинское звучание «сухих плодов», то ли точность перевода слов fruits secs с французского, то ли дерзость маленькой Насти.

Из двух родных дочерей Марии Марина была «нелюбимицей». У девочки имелись способности к музыке, и ее мать мечтала, что она станет знаменитой музыканткой. Но девочка хотела писать стихи, и это безмерно раздражало Марию. Ребенку не давали бумагу, а найденные «вирши» родителница торжественно зачитывала, чтобы продемонстрировать всю их бездарность.

Ты лети, мой конь ретивый,
Чрез моря и чрез луга,
И, потряхивая гривой,
Отнеси меня туда!

«Куда — туда?» — с сарказмом интересовалось мать Марины. Все хохотали: Мария — торжествующе, отец, не понимающий, что происходит, добродушно, студент-репетитор — услужливо, сводный брат и младшая сестра — просто вторя взрослым. Юная поэтесса стояла, оглушенная и красная, как пион. Молчала, сдерживала слезы, а потом срывалась и кричала: «Туда — далеко! Туда — туда! И очень стыдно воровать мою тетрадку и потом смеяться!»

Мария ждала от детей многого, словно не понимая, что знания не возникнут в их голове сами собой. Как-то Марина поинтересовалась: «Мама, что такое Наполеон?» — «Как ты можешь не знать!» — «Но мне никто не рассказывал». — «Но это же просто в воздухе носится». С тех пор девочка боялась не только просить, но и задавать вопросы. Читая первые стихи дочери, Мария не делала скидку на возраст и сравнивала их с теми, что сочиняли великие поэты: «И Пушкин писал вольными размерами, но у нее же никакого размера нет!»

По воспоминаниям Анастасии, Марина старалась не огорчать мать, но иногда запреты приводили к обратному: она жаждала их нарушить. Сестра Цветаевой считала, что из-за деспотичности Марии в голове у ее старшей дочери смешались понятия добра и зла. Судя по всему, Марина протестовала против правил матери — и в то же время они глубоко отпечатались в ее сознании. Одаренную Ариадну она считала достойной дочерью. Обычную Ирину — плохой, негодной.

А потом наложилось всё остальное — тяжелые времена, одиночество, голод, вера в то, что выжить можно, довольствуясь самым малым. Вероятно, Цветаева и правда не понимала, что Ирина на грани смерти, и была уверена: месяц-другой девочка потерпит. Но она ошиблась и потом увязла в оправданиях перед другими и попытками переложить вину на кого-то еще — вот хотя бы на Алю, которую мать «выбрала» для спасения.

Ариадна, впрочем, если и испытывала чувство вины, то всё равно продолжала хорошо относиться к родительнице: именно благодаря ее усилиям Цветаева стала одной из самых любимых и читаемых поэтесс в Союзе. А сама Марина перед смертью написала Сергею Асееву: «Передай папе и Але — если увидишь, — что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».